Продается планета (сборник)
Шрифт:
И только одна из каждых двухсот тысяч сияющих звезд имела пригодные для заселения планеты.
Именно этот факт колоссального значения заставил их принять роковое решение. Инэш устало обвел всех глазами. Когда он заговорил, голос его был спокоен:
— Чудовище рассчитало прекрасно. Если мы полетим дальше, оно полетит вместе с нами, овладеет воскресителем и вернется доступным ему способом на свою планету. Если мы воспользуемся направленным лучом, оно устремится вдоль луча, захватит воскреситель и тоже вернется к себе раньше нас.
Он содрогнулся всем телом. Рассуждал он правильно, и все же ему казалось, что где-то в его мыслях есть пробел. Инэш медленно продолжал:
— Сейчас у нас только одно преимущество. Какое бы решение мы ни приняли, без машины-переводчика он его не узнает. Мы можем выработать план, который останется для него тайной. Он знает, что ни мы, ни он не можем взорвать корабль. Нам остается единственный выход. Единственный.
Капитан Горсид прервал наступившую тишину:
— Итак, я вижу, вы знаете все. Мы включим двигатели, взорвем приборы управления и погибнем вместе с чудовищем.
Они обменялись взглядами, и в глазах у всех была гордость за свою расу. Инэш по очереди коснулся щупальцами каждого.
Час спустя, когда температура в звездолете ощутимо поднялась, Инэшу пришла в голову мысль, которая заставила его устремиться к микрофону и вызвать астронома Шюри.
— Шюри! — крикнул он. — Вспомни, Шюри, когда чудовище пробудилось и исчезло… Ты помнишь? Капитан Горсид не мог сразу заставить твоих помощников уничтожить локаторы. Мы так и не спросили их, почему они медлили. Спроси их! Спроси сейчас!..
Последовало молчание, потом голос Шюри слабо донесся сквозь грохот помех:
— Они… не могли… проникнуть… отсек… Дверь… была заперта.
Инэш мешком осел на пол. Вот оно! Значит, они упустили не только одну деталь! Человек очнулся, все понял, стал невидимым и сразу устремился на звездолет. Он открыл тайну локатора и тайну воскресителя, если только не осмотрел его в первую очередь. Когда он появился снова, он уже взял от них все, что хотел. А все остальное понадобилось чудовищу только для того, чтобы толкнуть их на этот акт отчаяния, на самоубийство.
Сейчас, через несколько мгновений он покинет корабль в твердой уверенности, что вскоре ни одно чужое существо не будет знать о его планете, и в такой же твердой уверенности, что его раса возродится, будет жить снова и отныне уже никогда не погибнет.
Потрясенный Инэш зашатался, цепляясь за рычащий приемник, и начал выкрикивать в микрофон последнее, что он понял. Ответа не было. Все заглушал рев невероятной, уже неуправляемой энергии. Жар начал размягчать его бронированный панцирь, когда Инэш, запинаясь, попробовал дотащиться до силового реактора. Навстречу ему рванулось багровое пламя. Визжа и всхлипывая, он бросился обратно к передатчику.
Несколько минут спустя он все еще что-то пищал
Кэрол ЭМШУИЛЛЕР
СУББОТНИЙ ОТДЫХ НА БЕРЕГУ МОРЯ
— Сегодня суббота, — сказала совершенно лысая женщина и натянула свой засаленный зеленый платок так, чтобы он полностью прикрывал ее голову. — Я временами сбиваюсь и теряю счет дням, но я добавила на календаре три дня — по-моему, именно столько я забыла отметить — и получается, что сегодня должна быть суббота.
Ее звали Мира, и у нее отсутствовали и брови, и ресницы, и даже прозрачный пушок на щеках. Когда-то у нее были длинные, черные волосы, но теперь, глядя на ее розовое, голое лицо, можно было вообразить, что раньше она была рыжей.
Ее муж Бен сидел развалясь у кухонного стола. Как и жена, он был совершенно лыс и без волос. Он ждал завтрака. Он носил выцветшие красные шорты и тенниску с большой дырой под правым рукавом. Глаза его глядели пристально, а череп казался более голым, чем у жены, поскольку у него не было ни платка, ни шапки.
— В субботу мы всегда отдыхали, — говорила она, ставя на стол миску с овсянкой для ребенка.
Затем она поставила большую миску перед мужем.
— Я должен сегодня обкосить лужайку, — ответил он. — Суббота там или не суббота.
Она продолжала, как бы и не услышав.
— В такие дни мы выезжали к морю, на пляж. Я многое забыла, но это я помню.
— Я на твоем месте не думал бы про все эти вещи, — глаза Бена сфокусировались, наконец, на пустом стуле ребенка, и он, повернувшись к окну за спиной, закричал: — Малыш, Малыш! — он проглатывал звук “а”, так что получалось — М’лыш. — М’лыш. Пора завтракать, парень, — и, тяжело дыша, сказал жене: — Он не придет.
— Но я все же думаю об этом. Я помню булочки с сосисками и пикники на морском берегу, и какие это были прекрасные прохладные дни. Мне кажется, что у меня нет даже купального костюма.
— Это все будет далеко не так, как раньше.
— Но море-то осталось прежним. И уж в этом можно быть уверенным. Интересно — там был дощатый настил для прогулок — сохранился ли он?
— Ха, — сказал Бен, — мне не нужно ехать и смотреть, чтобы ответить тебе, что его давно пустили на дрова. Ведь это было четыре зимы тому назад.
Она уселась и, положив локти на стол, уставилась в свою миску.
— Овсянка, — произнесла наконец она, вкладывая в одно это слово все, что она чувствовала, вспоминая о пляже и о прошлом.
— Не подумай только, что я для тебя не хочу ничего сделать, — сказал Бен и слегка коснулся ее руки. — Я хотел бы. Так же, как я хотел бы, чтобы тогда мне удалось донести до дома эту рубленую солонину. Но пакет был тяжелый, и мне пришлось бежать, и в поезде была драка, так что и сахар я тоже потерял. Интересно, какая сволочь сейчас пользуется нашим добром?