Продажные твари
Шрифт:
И немудрено: майор сделал карьеру, допрашивая «врагов народа». Со своими привычками он не мог расстаться. Не расставался он и с долларами, которые получал для передачи другим агентам.
Фишер потребовал майора отозвать. Отозвали. Но тот домой не собирался, доехал до Парижа, явился в посольство США и заложил резидента Марка, то есть Фишера, к которому питал личное отвращение как к «паршивому интеллигенту».
Вильяма Генриховича арестовали, долго пытались перевербовать. Не удалось. Судили, приговорили к смертной казни, потом заменили ее на пожизненное заключение. В американской тюрьме он просидел пять лет, а потом
Замечательный фильм-сказка… А реальная история больше походила на скверный анекдот, чем на сказку, — к бесценному агенту в качестве связника посылается алкоголик, плохо знающий английский…
Думая обо всем этом, Константинов брел вдоль грязных клеток обезьянника. Голодные, одичавшие животные метались, не находя себе места. Макака «черный паук» с выпученными красными глазами и длинными толстыми конечностями вцепилась в прутья клетки и, обнажив массивные бледные десны и сточенные до корней зубы, издала хриплый отчаянный крик. Арсюша вздрогнул, отпрянул от клетки и прижался к Глебу:
— В Московском зоопарке обезьяны совсем другие, — тихо сказал он, — зря мы сюда приехали.
Полковник молча погладил сына по голове. Он в который раз вспоминал, как гулял с Вильямом Генриховичем по осенней роще в подмосковном поселке старых большевиков, где Фишер жил последние годы с женой Еленой и дочерью Эвелиной.
— Советский разведчик проваливается не потому, что его раскрывает противник, — говорил Фишер, — его проваливает глупость центра, аппаратные интриги, безграмотные идиоты-коллеги. Никто не работает против нас с таким рвением, как мы сами…
Группа экскурсантов села в автобус. Предстоял еще знаменитый водопад. Перед Глебом вдруг явственно возникла невысокая худая фигура полковника Фишера, острое точеное лицо, огромный лоб. Он помнил тот пасмурный день в середине сентября 1971 года очень подробно. Каждая мелочь намертво врезалась в память — шорох редкого теплого дождя в осиновых листьях, крепкий чай за круглым столом в гостиной большого деревянного дома… Через два месяца Вильяма Генриховича не стало.
Шум водопада не давал сказать ни слова, но не мешал думать. «Легко было ловить диссидентов-антисоветчиков, людей интеллигентных и безоружных. Куда сложней и опасней ловить бандитов. Вот и ловят наших уголовников зарубежные спецслужбы. А мы в лучшем случае им не мешаем. Если Ахмеджанову удастся уйти, вполне вероятно, что полиция Турции, Германии или Швеции попытается его арестовать. Какому нормальному государству захочется иметь на своей территории опаснейшего террориста? Но также вероятно, что найдутся силы в ФСБ, которые сделают все возможное, чтобы Ахмеджанов не был пойман. Никем и никогда».
Собственные рассуждения часто казались Константинову наивными и мальчишескими. Но он знал — если бы не осталось в нем за годы работы в ГРУ этого наивного мальчишества, он не был бы разведчиком.
В шестидесятивосьмилетнем Вильяме Фишере, Герое Советского Союза, прошедшем страшную школу цинизма и жестокости, в худом желчном старике, которого уже пожирал рак легких, вопреки всему светился возвышенный мальчишеский азарт — до последних дней жизни…
Арсюша уже падал с ног от усталости. Измученных экскурсантов наконец пригласили в автобус. К вечеру жара усилилась, стало душно. С гор ползла тяжелая темно-лиловая туча.
Было
— Я быстро по-маленькому сбегаю, — прошептал Арсюша и тут же скользнул в темноту.
Автобус стоял на российской территории. Паспорта у пассажиров уже проверили. Это была последняя остановка перед оставшимся куском пути.
Редкие капли в один миг переросли в сплошную стену ливня, в горах громко и гулко ударил гром. Пассажиры бросились к автобусу. Сквозь шум дождя Глеб услышал слабый вскрик и увидел в свете прожектора худенькую маленькую фигурку сына. Мальчик шел из темноты, всхлипывая и как-то странно оттопыривая правую руку. Глеб бросился к нему.
— Я упал, — захлебываясь слезами, сообщил Арсюша, — я упал прямо на руку. Очень больно.
«Перелом! — мелькнуло в голове полковника. — А до города еще полтора часа пути. Полтора часа Арсюше придется терпеть эту дикую боль!»
Он осторожно взял сына на руки. Вокруг стали собираться люди.
— Я не могу опустить локоть, — плакал мальчик, — я не могу больше терпеть. Очень больно.
Константинов понес ребенка к будке пограничного контроля. Там ярко горел свет. «Нужно хотя бы посмотреть, что с рукой, — решил он, — там наверняка есть аптечка первой помощи. Надо зафиксировать руку и дать обезболивающее. А потом уже ехать в город, в травмпункт».
В маленьком помещении было сильно накурено. При ярком свете стало видно, как страшно бледен Арсюша и как неестественно вывернута его рука. Пограничники тут же сориентировались в ситуации, загнали остальных пассажиров в автобус. Круглолицый старлей с пшеничными бровями и усами кинулся помогать Глебу, присевшему на стул с ребенком на руках.
Мальчик почти потерял сознание. Как и боялся полковник, у него начался болевой шок. Старлей поднес нашатырь, кто-то уже держал наготове стакан воды и сдирал целлофановую обертку с картонной пачки баралгина.
Если бы это был не его сын, а чужой ребенок, полковник мог бы сейчас спокойно осмотреть руку, отвлечь мальчика разговором, определить, перелом это или вывих, наложить фиксирующую повязку, как учили его много лет назад на занятиях по оказанию первой помощи. Но сохранить хладнокровие, когда дело касалось собственного сына, он не мог и растерялся. С его ребенком такое случилось впервые. Ни у старшего сына, ни у Арсюши дальше разбитых коленок и порезанных пальцев пока не заходило.
И тут пограничники расступились. Перед Константиновым стоял высокий седой человек в черных джинсах и мокрой от дождя белой рубашке. Он ловко снял с ребенка майку, осмотрел плечо, притронулся к лучевой артерии, слегка отогнул кисть.
— Вывих, — тихо сообщил он, — перелома нет. Присев на корточки перед мальчиком и глядя ему в глаза, он произнес:
— Сейчас я сделаю тебе укол. Будет немного больно. Но ты потерпишь. Придется потерпеть всего несколько секунд, зато потом сразу все пройдет. Хорошо?
— Хорошо, — еле слышно отозвался Арсюша, — я потерплю.
Константинов сразу узнал этого человека. Перед ним стоял Вадим Николаевич Ревенко, лучший хирург области, секретоноситель, с которым необходимо вступить в контакт в ближайшее время, не засветив ни его, ни себя. Последняя реальная возможность добраться до Ахмеджанова…