Проект: клон Гитлера
Шрифт:
Правда, вначале всё как будто бы складывалось хорошо. Местной публике отставной офицер-медик приглянулся своей тихой скромностью и огромным желанием услужить и понравиться. Даже окрестные крестьяне вскоре стали именовать нового врача не иначе как с почтительной приставкой «наш». Приехав на место службы на наёмном ямщике с тремя десятирублёвыми ассигнациями в кармане и имуществом, умещающимся в небольшом саквояже, уже через год практики Майэр смог купить полдома на кирпичном фундаменте, нанять прислугу и даже завести собственный выезд. Он уже стал мечтать о выгодной женитьбе на одной из местных купеческих наследниц, как неожиданно грянул скандалище о незаконном аборте.
Перед этой красивой статной женщиной — женой управляющего кирпичными заводами скромный врач всегда благоговейно робел. Она восхищала его своей гордой красотой римлянки и свободой говорить и делать решительно всё, что ей вздумается. И когда однажды ночью его недостижимая богиня тайно пришла
Этого человека звали Пётр Антонович Самойлов. История умалчивает, за какие грехи он был лишён кандидатского звания и возможности официально заниматься наукой, но даже при коротком знакомстве с ним любому становилось понятно, что столь неуживчивого и вздорного человека (правда, как и столь же талантливого) ещё надо было поискать. Едва оказавшись в месте своего изгнания, Самойлов сразу же умудрился насмерть разругаться с местным начальством, санитарами и даже с безобидным и тихим алкоголиком-сторожем. Его возненавидели даже больничные собаки (!), всегда яростным лаем провожая через сад до самых дверей морга. Единственный, у кого с ним сложились дружеские отношения, был Майэр. Александр Эрнстович давно и остро страдал от собственного одиночества, ибо новые сослуживцы сторонились его, как человека непонятного им и не очень общительного. Самойлов сразу это понял и великодушно предложил местному изгою свою дружбу и научное соавторство. Дело в том, что, будучи таким же отверженным, Пётр Антонович сразу же стал мечтать о возвращении в научное сообщество, но не просто о возвращении в большую науку, а непременно триумфальном. Для этого требовалось потрясти основы каким-то фантастическим открытием.
В те годы наука и практика реанимации находились ещё в зачаточном состоянии. Эффективные приборы и фармакологические препараты ещё были в будущем, а накопленных за века знаний было явно недостаточно, чтобы сделать оживление человека обычной частью медицинской практики. Между тем отдельные факты успешного оживления умирающего были известны ещё с древних времён. Ещё греческие эскулапы умели возвращать к жизни находящихся без сознания воинов методом вливания в их жилы крови других людей или животных, массажем сердца и т. д.
Видимо, приняв успешный опыт древних за основу, Самойлов начал с создания простейшего электрического аппарата — примитивного прообраза современного дефибриллятора, предназначенного для запуска остановившегося сердца. Одновременно втайне от начальства, он вместе со своим «верным оруженосцем», (так Пётр Антонович немного снисходительно и одновременно пафосно именовал Майэра) организовал в отдалённом закутке морга палату «интенсивной терапии». Обычно их «подопытными мышами» становились невостребованные трупы. Чаще всего это были сельские мужики, которых каждый год великое множество стекалось в столицу из дальних деревень на заработки. Жили пришлые мастеровые в грязных, кишащих клопами и крысами ночлежках, питались всякой дранью, в редкие часы отдыха предпочитали пить горькую и драться. После этих, абсолютно диких по своей беспощадной жестокости и бессмысленности стычек к ним в морг чуть ли не каждую неделю привозили уже остывших людей с ножевыми ранениями и черепно-мозговыми травмами. Хлопотать о похоронах этих бедолаг было некому, и самодеятельные учёные могли сколь им угодно экспериментировать на «копеечных» телах.
Практически в начале каждой недели у Самойлова появлялась новая идея, воплощённая в новом методе реанимации, в новом приборе или фармакологическом средстве. И вот однажды зимой полицейский околоточный привёз к ним и сдал под запись в приёмном журнале труп замёрзшего дворника-татарина. Бедняга принял сверх меры водки и заснул в дровяном складу, располагавшемся прямо во дворе того дома, при котором он состоял на службе. Морозы в эти дни стояли лютые, так что, когда через несколько дней тело дворника случайно обнаружили возле штабелей дров, оно не многим от них отличалось, то есть было твёрдым, как бревно. Самойлов с ассистентом сразу же начали энергично действовать. Сперва обнажённое тело стали поливать из чайника чуть тёплой водой, постепенно повышая его температуру, потом порозовевший «труп» уложили в горячую ванну. Одновременно шприцем с большой иглой Самойлов сделал инъекцию адреналина прямо в сердце этого человека. После нескольких часов чрезвычайно интенсивной терапии с массажем, вливанием в вены и в рот различных составов и повторяющимися электрическими встрясками, дворник начал постепенно оживать. К концу дня он открыл глаза и начал мычать что-то невразумительное, бешено вращая глазами и, видимо, не очень понимая, где он и что с ним происходит.
— Что, раб божий, пора тебе ответ держать за твои земные проделки! Знаешь ли ты, что у нас на небесах полагается за беспробудную пьянку? — разыгрывая из себя архангела, потешался над алкашом Самойлов.
— А-у-ау-ю!!! — только и мог хрипло простонать оживший покойник. И непонятно было, чего в этом возгласе больше: запоздалого раскаяния, проклятий, или страдательной просьбы к святейшему архангелу поднести опохмелиться…
После того как их первый оживлённый основательно пришёл в себя, его потеплей одели и заперли в кладовую, чтобы он своим неожиданным возвращением с того света не перепугал всю округу. Теперь Самойлов стал энергично добиваться созыва учёного совета, чтобы продемонстрировать своим недавним гонителям, так сказать, одушевлённый результат своих научных поисков и тем самым на весь мир посрамить их за ретроградство и недальновидность. Но пока он обивал пороги университетских кабинетов, «подопытный кролик» неожиданно сбежал, выбив стальную оконную решётку деревянной парашей. А уже через несколько часов возле морга появились первые фоторепортёры. В отсутствии Самойлова Майэр запер дверь морга на оба засова и держал осаду, даже боясь подойти к окну, чтобы не быть сфотографированным одним из повсюду установленных на треногах фотоаппаратов. Когда возле морга, наконец, появился сам Пётр Антонович, ему уже пришлось пробираться к месту своей работы через огромную толпу любопытных. Весь город был взбудоражен слухами о тайной лаборатории, где оживляют покойников.
— Вот она, слава, мой дорогой коллега! — грустно констатировал Самойлов, когда они, наконец, встретились с Майэром внутри осаждённой «крепости». — Только боюсь, что вкус у неё будет совсем не сладок… Профессор Гартшмидт сорок минут назад назвал меня шарлатаном от науки, а директор нашей больницы пригрозил судебными разбирательствами за самоуправство. Священный синод уже потребовал от полиции произвести срочное дознание, на каком основании мы тут с вами ставим самостийные эксперименты «с использованием бесовских сил». Есть основание полагать, дорогой мой Александр Эрнестович, что через некоторое время мы вместо заслуженных аплодисментов учёной публики будем слушать байки заключённых и запивать их баландой… Прямо средние века какие-то! Мы им революционное открытие — результат на блюдечке, а они нас за это на костёр! Вы готовы идти за науку на костёр, дорогой мой оруженосец?
Нет Майэр оказался не готов взойти на костёр вместе с другом и единомышленником. Не дожидаясь окончания истории, он этим же вечером сел на венский поезд и покинул страну. Потом были несколько лет мотаний по европейским столицам, работа рассыльным в нотариальной конторе, разносчиком свежего хлеба, даже чистильщиком обуви, пока, наконец, ему не повезло устроиться простым провизором в берлинскую аптеку.
А вскоре после этого произошла знаковая встреча с Гиммлером. Вернее, вначале скромный аптекарь был представлен герою-лётчику недавней войны — Герману Герингу. Того привели к Майэру постоянные клиенты, которым аптекарь-иностранец из-под полы сбывал наркотики. А что поделаешь — со своего скромного жалованья он даже не мог оплачивать съёмную квартиру! Поэтому приходилось заниматься откровенным криминалом и даже шарлатанством, например сбывать через своих людей «суперсоставы для повышения сексуальной потенции». К тому времени Геринг уже был хроническим наркоманом со стажем и очень нуждался в постоянном поставщике качественного «зелья». Майэр стал именно тем человеком, которого недавний ас жаждал иметь в своём окружении.
Геринг был культовой фигурой в послевоенной Германии: последний командир прославленной истребительной авиаэскадры «Рихтгофен», кавалер высшей награды кайзеровской империи — ордена «За военные заслуги», знаменитый воздушный хулиган. Правда, его имидж молодого красавца и героя-атлета сильно подпортила болезненная страсть к наркотикам. Во время подавления «Пивного путча» 1923 года, когда нацисты пытались устроить в Мюнхене военный переворот, некоторые из них были убиты, другие, как, например, сам Гитлер, посажены в тюрьму, а Геринг получил тяжёлое ранение в нижнюю часть живота. Он шёл впереди колонны путчистов со знаменем в руках и одним из первых получил от полицейских две пули. Друзьям удалось вынести истекающего кровью Геринга с поля боя и спрятать его в еврейской семье Баллен (впоследствии члены этой семьи были избавлены от расовой чистки личным приказом Геринга). Затем через верных людей тяжелораненого переправили в Австрию, в госпиталь Инсбрука. В связи с поздним началом серьёзного лечения раны плохо заживали, доставляя молодому человеку невыносимые страдания. Врачам пришлось использовать для обезболивания ударные дозы морфия, которому пациент быстро пристрастился и в дальнейшем постоянно испытывал сильнейшую зависимость от наркотиков.