Проходные дворы биографии
Шрифт:
А.Ш.: Вот в такую семью зодчих, ярых революционеров и купцов внедрился я и до сих пор не понимаю, зачем они меня взяли.
А.Ш.: Мы учились в раздельных школах: мальчики отдельно, девочки отдельно. К тому же – учились в консервативные времена, нельзя было просто так подойти и познакомиться с девочкой или девушкой – тебя бы не поняли, стали прорабатывать на пионерском сборе или комсомольском собрании. На праздниках, когда школьники собирались вместе, девочки стояли вдоль одной стенки зала, мальчики – вдоль другой. Девочки танцевали с девочками, а мальчики –
С Татой мы стали встречаться, будучи старшеклассниками. Накануне того дня, когда объявили о смерти Сталина, мы с ней долго гуляли, и наутро она опоздала в школу. Пришла радостная, а все плакали. Все подумали, что она радуется смерти Сталина, а она про это даже не знала.
Н.Б.: Но эта история случилась почти через два года после знакомства. Мы, как я уже сказала, познакомились в поселке НИЛ. Там у нас была большая компания, всем – лет по 14–16. Жили дружным пионерско-комсомольским коллективом.
Почти всех девочек звали Наташами: Наташа Журавлева, Наташа Захава, Наташа Абрамова-Горчакова, Наташа Попова (ее отец – драматург Иван Попов прославился пьесой «Семья» о молодых годах Ленина), Наташа Семенова (это я – меня называли по фамилии дедушки, который вместе с архитекторами братьями Весниными стоял у истоков нашего дачного поселка), еще пара Наташ, что забылись за эти полвека, и две Маши: Маша Журавлева и Маша (она же Мирка) Шпиллер-Кнушевицкая. Имена мальчиков были несколько разнообразнее: Шурик, Миша, Леша, Сережа, Иоанн…
Миша Державин появился в НИЛе в то же лето. Он был хорош собой, а главное – умел кричать, как киногерой Тарзан.
Часов в 12–13 все собирались на берегу реки Малая Истра. Купались, загорали, после чего расползались по домам, чтобы часов в семь встретиться на волейбольной площадке. Вечером или играли у себя в НИЛе, или шли играть в другие места: в располагавшийся по соседству дом отдыха (бывшее имение Саввы Морозова), а также в лагерь хореографического училища при Большом театре.
После волейбола были танцы у кого-нибудь на даче. Причем бальные. И коронным номером считался танец Шурика Ширвиндта и Миши Рапопорта, изображавших влюбленную пару.
Еще на даче ставили шарады: разбивались на две команды и отгадывали задуманное другой командой слово. Например, загадывалось слово «сортир». Сначала с совочком и веником изображали «сор», потом стреляли – «тир», а вместе все это было «сортир», который представляли как очередь в санузел – люди стоят и нетерпеливо переминаются с ноги на ногу.
После шли по домам ужинать и как бы спать. Когда родители засыпали, наши мальчики приходили с лестницами и помогали девочкам выбраться из дома. Мы все встречались на берегу реки «под березой». С собой приносили патефон и под «Брызги шампанского», «Тайну» и другие песни в исполнении Утесова, Виноградова, Лещенко (не Льва) танцевали у костра и ели испеченную на углях картошку, выкопанную на колхозном поле за рекой. Расходились только под утро.
И так каждый день все лето. Нам было очень хорошо вместе. Все были немножечко влюблены, но на пары не разбивались, это случилось несколько позже. Некоторые поженились. Друзьями мы остались на всю жизнь.
За лето мы настолько привыкали друг к другу, что и в Москве, хотя учились в разных школах, продолжали встречаться. 8 сентября, в Натальин день, Шура подарил восемь чашечек: всем – керамические, а мне – фарфоровую.
С этого началась наша дружба. Зимой мы ходили в театры, в кино, иногда встречались на катке в парке Горького. Причем, как Шура позже признался, кататься на коньках он терпеть не мог, но тогда виду не подавал.
Мама ничего мне не запрещала и всегда входила в мое положение. Однажды я не могла пойти на свидание из-за больного горла. Мама, видя, как я страдаю, сказала: «Закутайся, дыши в шарф и иди».
Если я уходила на свидание, не успев сделать уроки, просила бабушку прочитать заданный параграф. Бабушка его читала, искала в домашней библиотеке дополнительный материал и утром за завтраком пересказывала мне прочитанное.
Я училась в женской школе № 43. Наш класс был очень дружным. Мы до сих пор собираемся. И хотя судьбы у всех сложились по-разному, мы и сейчас одинаково смотрим на мир. О нашем классе четырежды писал журнал «Огонек»: два раза в 1953 году, затем – в 1965-м и четвертый раз – в 2006-м.
В 1953 году «Огонек» опубликовал наши сочинения на тему «О чем я мечтаю». Мы были десятиклассницами, и нашими мечтами попросила поделиться Маргарита Алигер. На ее статью отклики шли со всего Союза и из множества соцстран. Письма читателей легли в основу второй публикации Алигер. Третья и четвертая были о том, как сложились наши судьбы.
У меня до сих пор хранится альбом с фотографиями авторов писем, пришедших на первую публикацию в «Огоньке». Обо мне в статье было сказано немного: «Героини сочинения Наташи Белоусовой, две школьницы, гуляющие по Москве на заре после выпускного вечера, ведут между собой жаркий спор о том, какая профессия лучше: педагога или архитектора». Но зато была напечатана моя фотография. А те десятиклассницы, чьи снимки поместили в журнале, получали больше всего писем. Лишь одной девушке никто не писал. И тогда я попросила Шуру послать этой школьнице письмо. Что он и сделал, подписавшись вымышленным именем студента пединститута. Маргарита Алигер об этом, естественно, ничего не знала, поэтому письмо студента пединститута, который «горячо откликнулся на решение девушки стать учительницей», обильно цитировалось в «Огоньке».
А некий парень Слава из Ростова-на-Дону прислал очень трогательное письмо мне. У меня уже был роман с Шурой, поэтому я попросила свою бабушку ответить Славе. Бабушка написала письмо от моего имени, Слава ответил, завязалась переписка, которая продолжалась полгода. Парень влюбился и вдруг сообщает, что приезжает в Москву. Я была в ужасе. Говорю бабушке: «Встречайся с ним сама, он в первые же минуты поймет, что писала не я». Но все-таки пришлось идти. Я отправилась на встречу вместе с Шурой. Слава был в Москве проездом. Мы показали ему город, а вечером пошли провожать. Когда поезд тронулся, Шура помахал рукой и крикнул: «Ну, Славик, пиши!» Больше Славик не писал.
В 1953 году я оканчиваю школу, и после выпускного бала мы с Шурой едем на дачу. Когда мы идем от станции по ржаному полю, он достает из кармана завернутые в какую-то тряпочку маленькие часики, выпрошенные у бабушки, и дарит мне за окончание школы. Ремешка у часов не было, поэтому Шура завязал их мне на запястье зеленой ленточкой. Потом он дарил мне и машины, и шубы, и бриллианты, но с теми часиками не сравнится ничто. Я их храню до сих пор. Правда, они не ходят.
Однажды я спросила у мамы, как распознать, настоящая любовь или нет? И мама ответила: «Если ты увидишь его в кальсонах и не разлюбишь после этого, значит, любовь настоящая». До сих пор не знаю, люблю ли я своего мужа, – кальсон у него не оказалось.