Проходящий сквозь стены
Шрифт:
— Туда, — сказал Стукоток, вяловато шевельнув подбородком налево.
Мы обогнули сторонкой шлагбаум, прошли мимо лежащей на боку полосатой сторожевой будки, забитой строительным мусором, мимо двух аккуратных клумб, сооруженных из автомобильных покрышек, и мимо сооруженной из автомобильной же покрышки качели. Потом как-то вдруг из тумана возник высокий бетонный забор, украшенный выцветшими детскими рисунками на тему: «Я люблю свой город» и «Соблюдайте правила дорожного движения», и мы немного прошли вдоль него.
— Теперь туда, — просипел Стукоток. Пересекши дорогу, мы углубились в мокрый от росы бурьян. В бурьяне
Наконец кончился и бурьян. На обочине бетонки (уж не сделавшей ли крюк старой знакомой?) стояла видавшая виды серая «копейка».
Стукоток заметно воспрянул духом. Первым делом он отпер водительскую дверцу, вытащил неизменную свою планшетку, а из нее — шприц-тюбик. Зубами сорвал колпачок и прямо сквозь штанину уколол себя в ляжку. Минуту постоял с блаженно закрытыми глазами, после чего направился к багажнику.
— Павел, — позвал он окрепшим голосом. — Ты там своего чертенка на сиденье брось. А сам топай сюда. Давай-ка, умойся, переоденься. У меня тут подменка имеется. Хабэшка старенькая. Вроде не сильно грязная…
Пока я отмывал с лица и рук кровь (в багажнике нашлась бутыль с водой), пока облачался в потрепанную, застиранную и пропахшую бензином доисторическую солдатскую форму, он сидел, привалившись к переднему колесу, и осторожными прикосновениями обследовал собственное тело на предмет внутренних повреждений. Закончили мы одновременно.
— Покажись, — сказал Стукоток.
Я показался, старательно отводя взгляд от его лица: Было оно страшно. Губы и нос, как ни странно, уцелели. Зато все прочее… На подбородке кровоточила нехорошего вида глубокая ссадина, переходящая на щеку. Ушки-лопушки сделались как пригорелые оладьи. Один глаз опух и наливался багровым, другой воспаленно поблескивал под рассеченной бровью, точно от горячки. Правая рука висела плетью. Стукоток, болезненно морщась, периодически трогал себя то за локоть, то за плечо.
— От, молодцом! — похвалил он меня, тяжело ворочая изувеченной челюстью. — Красавец! Еще бы пилоточку набекрень, ремень и сапожки юфтевые. Хоть сейчас плакат рисуй. «На страже Родины!»
Я поддернул сползающие штаны и уныло усмехнулся. Плакат с меня даже при наличии сапожек и пилоточки можно было рисовать один-единственный. Афишу к «Чонкину».
— Что теперь? — спросил я. Он быстро облизал сухие губы.
— Машину водишь?
— Ну, теоретически…
— Попрактикуешься. Трасса сейчас пустая, тихонько доползем.
— А вы?
— А я, Павел Викторович, буду сзади лежать и ЦУ отдавать. По мере возможности. За руль мне сейчас никак невозможно. Под балдой я. — Он щелчком отправил выдавленный шприц-тюбик в кусты. — Могу таких дров наломать… И рука… ключица, кажется, сломана. Так что — увы. Ладно, давай, экипаж — по машинам.
— Мне бы сперва отойти…
— Зачем? — удивился Стукоток и снова облизнулся. — Писай тут.
Я потупился.
— Брюхо? — сочувственно спросил он.
— Брюхо.
— Добро, иди, оправься. Но живо. Я направился к бурьянам. Живо не получалось. Прежде всего я выбирал место посуше и от крапивы свободное. Потом сражался с непривычной мотней
И тут моя спина ощутила вдруг чужой изучающий взгляд. Тяжелый. Я поспешно обернулся.
Стукоток успел надеть поверх комбинезона милицейский китель (форму, аккуратно упакованную в полиэтилен, на время операции он оставлял на заднем сиденье «копейки»), а голову покрыть фуражкой. Раненую руку он заключил в лубок, изготовленный из неровно разрезанной пластиковой бутыли, и кое-как примотал к телу с помощью широкого скотча. Другую держал в боковом кармане. Подбитый глаз заплыл окончательно, здоровый был широко раскрыт и горел дьявольским огнем. Облизывался он теперь беспрерывно и так же беспрерывно совершал множество мелких ненужных движений. Подергивался, переступал, потряхивал головой.
Мне сделалось как-то нехорошо. Тревожно как-то.
— Что случилось? — спросил я мягко.
— Вышел сокол из тумана, — хрипло отозвался Стукоток. — Вынул ножик из кармана.
В порядке иллюстрации к собственным словам он сейчас же потянул из кармана руку. В кулаке был зажат знакомый широкий кинжал — с метлой и собачьей головой на лезвии. Тот самый, а скорее похожий. Тот ведь так и остался в жирном боку Карлика Носа.
— Буду резать, буду бить…— Опричник, мертво скалясь, сделал несколько крадущихся шажков в мою сторону. — Все равно тебе водить!
Он замер рядом, поигрывая ножом — взвинченный, напряженный. От него веяло жаром, как от печки. Псих, подумал я с ужасом. Сначала ему Жухрай хорошенько мозги отшиб, а теперь он ширнулся и окончательно с нарезки слетел. Вдобавок жар. Все, абзац мне!
— Я ведь не отказываюсь, — заискивающим тоном сказал я и натянуто улыбнулся. — Водить так водить. Ноу проблем…
Нож молниеносно мелькнул снизу вверх и уткнулся мне в лоб. Рукояткой.
— Тук-тук. — Рукоятка раза три несильно стукнула меня по лбу. — Дома кто-нибудь есть?
— Ч-чего? — простонал я, содрогнувшись всем телом. Какое счастье, что мочевой пузырь был опорожнен!
— Того, — расстроенно сказал Стукоток, пристально вглядываясь мне в глаза. — Идиот ты, Павел Викторович. Не зря, видно, тебя из университета отчислили. Кто ж оружие на месте преступления оставляет, а? Там же пальчики…
Двигатель на «копейке» стоял новенький «фиатовский», без малого двухлитровый, к тому же форсированный. Стоило совсем немного придавить педаль газа, как «Жигуль», весело рявкнув, прыгал и летел стрелой. «Нажимаешь на педаль, и машина мчится вдаль…»