Проходящий сквозь стены

Сивинских Александр Васильевич

Как ни готовил себя Жерарчик к этому кульминационному моменту, а все-таки не удержался, вздрогнул. Потом пасть его растянулась в трусливой умильной улыбочке, лапки начали выписывать кренделя наподобие книксенов-реверансов, глазки увлажнились слезами счастья. Все его поведение изображало собачью преданность, и дружбу, и обожание. Стервец двуличный!

— Пашенька, я сейчас все объясню, — нежней мурлычущей кошки тявкнул он.

— Не стоит беспокоиться, родной, — сердечно парировал я и взял его за горло.

Горло было тонким, как у курицы, и столь же горячим.

Под большим пальцем бился живчик. Стоило мне оторвать паразита от пола, как он тотчас с какой-то мазохистской готовностью расслабился и захрипел. Ой, рановато, хладнокровно заметил я. На сочувствие давит? Напрасные хлопоты. Давить на что бы то ни было здесь имеет право только один из нас. И это — не он. Я перехватился поудобнее, пробурчал: «Как провожают пароходы: совсем не так, как поезда!..» — и решительно погрузил беса в раковину. Кверху пузом. Вода скрыла тщедушную тушку полностью.

Струя ревела, взбивая пену. Терьер таращил глазенки и покорно пускал пузыри. Его отросшая шерстка колыхалась, как шелковистые донные водоросли на течении. И он по-прежнему не сопротивлялся. Черт возьми, насколько проще было тургеневскому Герасиму! Булькнул Муму за борт и греби до берега, глотай слезы. Одно движение — и все связи разорваны, совершенное действие обратной силы не имеет. А этот — под руками. Теплый. И сердечко колотится.

Моей решимости превратить Жерара в утопленника хватило ровно на сто двадцать секунд, по прошествии которых я выхватил его из мойки и отшвырнул в угол. Он шмякнулся со звуком мокрой половой тряпки.

— Будь ты проклят! — с тоской сказал я.

— Так я как бы уже…— С него текло. Уши обвисли, усы обвисли, хвост обвис, дыхание звучало тяжело и прерывисто — однако выглядел он победителем. Да так ведь оно и было.

Я судорожным рывком закрыл кран, выдернул из слива губку и со всего маху метнул ее в стену. Наподдал ногой мусорный контейнер. Вслед за тем настал черед «Саперави». Большим поварским ножом я по-флибустьерски снес с бутылки сургучную головку, наплескал вино в объемистую чайную чашку, хорошенько отхлебнул и, демонстративно глядя в окно, ледяным тоном спросил:

— Ты один здесь?

— Один, один, бедняжечка, как рекрут на часах! — печально провыл кобель.

Еще издевается.

— Кракен где?

— На кой он тебе? Мы его выпотрошили лучше, чем трупака в анатомичке. Он пуст, аки мыльный пузырь. Он…

— Где Кракен? — рявкнул я.

Бес от неожиданности присел, потом быстро приподнял зад, спрятал хвостик между лап и вновь припал животом к полу. Я сверлил его зверским взглядом. Затравленно облизнувшись, он проскулил:

— Чувачок…

— Я тебе, гниде, не чувачок! Жерар виновато шмыгнул носом:

— А кто ты мне, гниде?

И правда — кто? Я угрюмо промолчал.

— Паша, — все еще с опаской заговорил бес, — ну, выслушай ты меня, ради бога. — От последнего слова его передернуло — адски, иначе не выразишься, но он отважно продолжал: — Кракен оказался полной пустышкой.

— Полной? Пустышкой? — Ага, ехидничать силы во мне находятся. Хоть и мало. Неужели прихожу в норму?

— Пардон,

пустой, — с готовностью согласился бес. — Пустой пустышкой. Кем он был для Сонечки, знаешь сам. Так вот — это частность. Мизерная. В деловых вопросах его роль сводилась всего лишь к посредничеству. Курьер-с. Туды-сюды. С небес на землю и обратно. Подай, принеси, пойди на фиг. Ну, да еще для презентаций и переговоров он, с его внешностью аристократа, — выговаривая это, Жерар начал шутовски растягивать гласные и оттопыривать нижнюю губу, — и напыщенностью купца-миллионщика, исполнял роль нарядной, мужественной и убедительно выглядящей витрины.

— Ты путаешь, — перебил я. — Или он вас запутал, идиотов. Тем, что ты называешь витриной, является Софья.

Жерар скорчил сочувственно-опечаленную гримаску.

— Кто тебе сказал?

— Она и сказала. Блин, да это и без того было заметно!

— А ты поверил…— разочарованно вздохнув, упрекнул бес. — Святая простота… Запиши в памятную книжечку, Пашенька: Софья Романовна — это волчица! Государственного масштаба хищница. Она, между нами говоря, в «Союзе промышленников и предпринимателей» первый зампред. Или вице-премьер. Думаешь, просто так ее в «Космополитене» на обложку поместили? Но с другой стороны…— бес сочувственно вздохнул, — ничего удивительного в твоей доверчивости нету. Мальчиков-одуванчиков вроде тебя она на завтрак кушает. Притом по дюжине за раз. Не меньше! — Для пущей убедительности он даже воздел вверх лапку с оттопыренным когтем.

— Я, значит, для нее одуванчик, — с угрозой проговорил я.

— Сто пудов, чувачок! — Он уже забыл, что я на «чувачка» сержусь. Хвостик его вновь задорно торчал вверх, глазенки посверкивали: — Весенний, для диетического салатика.

— Ты-то тогда кто? — Интересно послушать, как вывернется эта тварь.

— Экзотическое яство для званого ужина, — быстрее, чем мне бы хотелось, нашелся Жерар. — Жутко острое. Прямо колоссально. Проглотишь, не жуя, а потом неделю в сортир ходить боишься.

— Что так? — полюбопытствовал я сдержанно.

— А гадить болезненно. В заднице печет.

Он растянул пасть в довольной улыбке. Все с него— как с гуся вода. Поросенок!

За этой гастрономией мы как-то незаметно ушли от интересовавшей меня темы. А именно: что тут происходило, пока я слушал Бетховена и наблюдал за жизнью блудотериев? А также с какой целью меня травили газом, если все равно не отравили насмерть?

Поэтому я отрезал:

— Ну, хорош. Трепотню закончили. Рассказывай. Сначала.

Собственно, ничего такого, что явилось бы для меня полным сюрпризом, бес не поведал. Стороны стремились к встрече (Убеев с Жераром начали мечтать о ней чуть раньше, Кракен — чуть позже, но сути это не меняло), поэтому рано или поздно она бы состоялась все равно. До сих пор для нахождения общего языка им не доставало какой-то малости. В конце концов эта теоретическая малость приобрела очертания вполне вещественного кляпа во рту Ареста. Взаимоприемлемое соглашение было достигнуто через считанные минуты после его извлечения.