Происхождение боли
Шрифт:
Эжен в это время принимал в Доме Воке мелкого пристава.
— Во-первых, — говорил тот, — я хотел бы видеть вашу налоговую декларацию.
— У меня благотворительное заведение, я не имею с него дохода.
— Во-вторых, коль скоро вы решились иметь непосредственное общение с — кхм — маргинальным слоем населения, то органы правоохранения должны быть уверены, что вы не станете, к примеру, укрывать беглых преступников, способствовать нелегальной коммерческой деятельности, а посему распишитесь в данном
Стандартный документ гласил об обязательстве сдавать в полицию всех разыскиваемых, всех приносящих подозрительные предметы, оружие, неожиданно крупные суммы…
Эжен медлил.
— Откуда мне знать, кого сегодня не досчитались за решёткой?
— Я принёс вам и полный пакет кратких досье на всех особоопасных. Кстати, с вас тридцать пять франков — за работу писца и курьера. Потрудиться изучить и не говорите потом, что не узнали какого-нибудь,… — раскрыл наугад свою папку, — Жана Вальжана.
— Квитанцию и сдачу, — хмуро потребовал Эжен, протягивая крупный золотой.
— Не смотрите так. У вас есть прихоти, у меня — работа. Автограф — будьте любезны.
Отделавшись от недоброго гостя, Эжен полистал его бумаги, быстро нашёл Вотрена, освежил, морщась, в уме его образ, потом припомнил имя, названное приставом, отыскал нужное досье, задумался, чуть дрогнул, перечитал внимательней и пустился на поиски, с трудом сдерживаясь, чтоб не спрашивать, не видал ли кто Жана Трежана; по своим меркам он целую вечность шарахался по дому — целых десять минут, наконец встретил этого пожилого, но вполне ещё крепкого, а в молодости очень сильного человека.
— Здравствуйте, друг. Как ваша нога?
— Спасибо, ничего.
— Пойдёмте-ка со мной: есть дело.
В новом ноевом ковчеге оставался сравнительно уединённый уголок — комнатка, где во время оно жила мадемуазель Мишоно. Там теперь селились дети, прибегавшие только перекусить и переночевать. Собеседники сели друг напротив друга на невесть чьи подстилки.
— Значит так. У меня есть семья в Ангулеме: родители, братья и сёстры. Я давно их не видел, а хотел бы знать, как они. Письмам не доверяю: они не захотят меня расстраивать, если что-то случится, или напрягать, если в чём-то нужда, но я ведь должен быть в курсе, правда?
— Да, сударь.
— Я хотел бы отправить вас туда разведчиком. Не говорите, что вы от меня, прикиньтесь заблудившимся каким-нибудь или разъезжим торговцем, предложите им хорошую плату за постой. Он люди добрые и доверчивые…
— Так у меня ж…
— Я всем вас снабжу. Вот, — извлёк ронкеролеву россыпь, — Первым делом — и немедленно — почиститесь, приоденьтесь, потом езжайте на станцию и отправляйтесь первым подходящим дилижансом на юг, хоть с пересадками, но только чтоб сегодня же отбыть.
— Такая спешка?…
— Да вот…
— Ну,
— Больше суток не гостите. А возвращаться вам не надо, — протянул сложенный вчетверо листок Жана Вальжана; беглец прочитал, оседая всем лицом, — Вижу, вы грамотны. Черкните мне, что и как у моих, а сами ложитесь на какое-нибудь дно и не лажайте там, как в Аррасе.
— Тут же ничего об этом нет…
— Ваш тогдашний засып вошёл во все учебники!..
В этот момент в комнату заглянул Даниэль:
— Простите, можно?
— Минутку — договорю с человеком. Проходите.
— Сударь, если вы можете меня понять, то в первый раз я загремел только за то, что стырил краюху: вдовой сестре с девятью мелкими хавать было нечего…
— Мне все ваши кипежи глубоко параллельны. Сделайте дело, и гуляйте, а я подставляться не хочу. Час на сборы, и скатертью дорога. Кстати, и погоняло себе возьмите посуразней, а то что это такое дядюшка Мадлен? — всё равно что тётушка Робер.
— Да, — понуро кивнул Трежан, — Прощайте. Спасибо.
— Бумажку верните… Всё, с Богом… Ну, здравствуйте, господин д'Артез. Что, притащили-таки свою вдовью лепту, или чисто так, с ревизией?
Даниэль бездумно занял место, согретое штанами беглого каторжника.
— На каком языке вы сейчас говорили?
— Не цветной фене.
— Это ведь язык воров?(!)
— Это просто язык, на нём может болтать кто угодно.
— … Значит, это правда: вы содержите приют… Я думал, человек с таким занятием… рискует быть преданым остракизму в высшем свете… Вы скрываете?
— Да не особо. А в свет (в смысле сборищ) я мало хожу, так, навещаю знакомых дворян, музыку слушаю — вот и вся моя светская жизнь.
— Возьмите. Они ваши, — Даниэль протянул свёрток, — Вы создали Роже Обиньяка…
— Видит Бог, я едва ли сумел бы заработать на нём хоть сантим. Надеюсь, вы хоть что-то оставили себе?
— Конечно, почти треть. Но больше не возьму, не уговаривайте.
— Пойдёмте подышим. Вы вроде никуда не спешите, а мне надо шевелиться, не то свалюсь; я уже и не помню, когда последний раз спал.
— Ваша жизнь полна забот и треволнений?
— Есть немного, — тихо, с очаровательным смирением ответил Эжен.
Дойдя до ближайшего перекрёстка, он подвернул к компании студентов: «Братва, закурить не найдётся?» — и отошёл к спутнику, попыхивая папиросой.
— Мне нужно с вами поговорить, — волновался Даниэль, — … Во-первых, извините, что я вчера набросился на вас с упрёками. У меня нет никакого права судить вас…
— Проехали.
— То есть вы не таите на меня обиды?
— Ничуть. Я и сам на себя часто злюсь.