Происхождение боли
Шрифт:
— Слава тебе, чистый дух!
— … Почему… они меня не убили?
— Потому что ты сам не убийца… Долго отбивался?
— … Нет,… не отбивался… — отказывал… Там был как будто мой отец. Он тоже умер?
— Если и да, среди врагов он не мог стоять: они не люди.
— … Я никогда и считал отца… человеком.
— Можно подумать, есть твари хуже людей.
— Разве те, напавшие на нас, — лучше?
— Пойдём внутрь, поговорим там. Оружия не забывай.
Полководец перекрестил дверь, и она открылась. Они вошли в тёмный, пещерный чертог. Тут шпага в руке молодого защитника засветилась и позволила добраться до длинного стола, обставленного лавками. Сели друг
— Смотрю на тебя, и кажется, что видел раньше. Как тебя зовут?
— Фредерик Тайфер.
— Вот и имя знакомо. Уж не ты ли первым бросил копьё при Хейстингсе, когда французы пошли захватить Британию?
— Я??…
— Ты забыл. Но тебя узнать нетрудно. Дух человека похож на луну, чья каждая новая ночь — это каждая новая жизнь в Царстве Лжи: как луна растёт и убывает, так и дух набирает сил, побуждает человека к большим и большим делам, а затем слабеет; в начале и конце духовного месяца ты даже рождаться не успевал, умирал в утробе; чуть дальше от начала или конца — проживал совсем недолго, или попусту. Зато на век полноты приходятся подвиги, по которым тебя запомнят на долгое время — таким стал для тебя одиннадцатый от Рождества Христова, но и ночь последней твоей жизни была светлой, Фредерик Тайфер… Расскажи, что тут произошло без меня.
— Наполеон собрал армию, рассказал про новое оружие, уговорил снабдить его железом, научил литейщиков…
— Неужели никто не противился?
— На каком основании?… Когда на меня надели кольчугу, мне это показалось странным: на земле уже давно так не воюют… Он сравнил твоё войско с оравой варваров…
— Вы думаете, что мы не мастерим себе мушкетов и пищалей по глупости и дикости?… Что я от одной придури рву и жгу все чертежи огнебойных машин, какие мне приносят новопреставленные оружейники? Что я не в силах уразуметь устройство винтовки?… Природа наших врагов не позволяет нам менять мечи и луки на ружья и пушки. Демоны ничего не могут изобрести, но они сразу присваивают все наши новшества и идут с ними против нас.
— Но если всё-таки пытаться сравнять силы…
— Они в достаточном равновесии. Демоны — это не что-то само по себе, они — наше же отчуждённое и воплощённое зло, поэтому нас никогда не будет больше, чем их; их желание убить нас — справедливо… Как раньше называли воинов? — пшеницей воронов. А сейчас? — пушечным мясом. Здесь всё именно так. Мы — трава для покоса. И только такие, как ты, действительно дарят живым мирные кончины.
— Я готов остаться и вновь отстоять…
— Сейчас ты говоришь так, а когда полки построятся, в тебя из воздуха вкрадётся отвращение, и ты уйдёшь, как все вы. Для безгрешных не бывает вторых битв… Но кое-чем ты можешь нам помочь.
— Значит это и сделаю! Что же?
— Вернись в Царство Лжи, укажи своему убийце на кого-либо достойного и помоги им обоим в поединке: одному сразить, другому умереть.
Фредерик оторопел:
— Но как же… я попаду на землю?
— Я открою тебе дверь, через которую демоны проникают туда.
— Ты уже кого-то раньше отправлял так?
— Скажем: пропускал. Ко мне приходят духи, у которых в Царстве Лжи остались долги.
— То есть, в сущности, это путешествие может совершить любой?
— Ты не хочешь.
— То, что я должен…
— Ты не должен. Поступай по своей воле.
— Я всем сердцем желаю помочь, но это… поручение… — не жестоко ли, праведно ли оно?
— … Жил однажды человек по имени Кастельмор, был он воин у своего короля, а под старость
— Ты для себя решил, что можно?
— Всё, что можно сделать, — нужно сделать, но идти вместо тебя я не могу: одно — дал обет не покидать Царства Правды; другое — я уже бросил раз войско, и что?…; третье — за тысячу лет Царство Лжи изменилось, наверное, так, что мне там и зайца не узнать.
— … Хорошо, я попробую.
— Бери свой прутик, и идём.
Они пошли вглубь пещеры, стали подниматься по широкой, крутой, спиралью загнутой лестнице. Вожатый говорил:
— За дверью будет темно. Ты вспомнишь какую-то зону в Царстве Лжи и окажешься в её самой густой тени, а оттуда уж сможешь идти куда угодно, а! и вот что: кто, выходит через здешнюю дверь, может вернуться, только вселившись в другого человека и дождавшись его смерти (или устроив оную).
— Почему ты раньше не сказал об этом!?
— Разве мы давно вообще об этом говорим?
— Что значит вселиться в другого человека? как это делается?
— По слухам, просто. Советую сразу вжиться в того, кого найдёшь себе за смену, — так всем вам троим будет легче…
— Вновь быть убитым!?
— Не обязательно, но путь оттуда — да — через повторную смерть в обнимку с чужим духом, и я бы не стал мешкать.
Фредерик остановился.
— … Если я всё же откажусь,… ты простишь?
— Бог простит.
— … А что ещё я мог бы сделать на земле?
— Что пожелаешь. У мёртвого там даже больше власти, чем у живого здесь.
— … Ладно, пойду.
— Можешь и в убийцу вжиться, если, там, не понял его или хочешь себе кары, например…
— Ты уверен, что твоё зло — от тебя таки-отчуждилось?
— От меня… ушло всё: друзья, отцы, подданные; тамошняя невеста изменила, здешняя подруга предала; я всех просил лишь о забвении, но одни превратили меня в посмешище, другие оболгали лестью (ты был среди тех, так что не жди моей жалости); лицо моё у меня украли… Перед тобой то, что осталось… от разорванного на части… Идём или нет?
— И-идём…
Лестница вывела не площадку-балкон перед закрытой дверью. Полководец просто взял её за ручку, и она открылась.
Фредерик не мог вспомнить, как вошёл в темноту, но, оказавшись в ней, он почувствовал облегчение, а потом понял, что сделал это, только чтоб не быть больше наедине с этим железным призраком…