Происхождение боли
Шрифт:
— Так Люсьен убит? — как будто испугался Эжен.
— Нет, — ответил Орас, — Господин Блонде сам не знает, что несёт. Люсьен выжил. Я сам его лечил.
— Ага. Только, раненый, он не мог работать. Его девушка с ног сбивалась, сама слегла и вскоре умерла. А кто она была для этих ханжей? — презренная актриса!.. Лучшая подруга, названная сестра Береники…
— А где он теперь?
— Люсьен? Спроси у господина лекаря. Который на днях сообщит друзьям отрадную новость: граф де Трай со своей любовницей живет в грошовой каморке…
— Угомонись, Эмиль, — потребовал Макс.
— Ладно. Моё дело — поведать, ваше — забыть. Пойду. Да завтра.
Эмиль ушёл. Орас чуть не плакал. Эжен был на пороге обморока. Макс посмотрел
— Ну что же ты делаешь! Ведь мы едины не только вдвоём, но и вчетвером…
— Покажи Нази своё клеймо, — Эжену начинал отказывать язык, он торопился говорить, — и не принуждай её ни к чему. Она очень просила.
«Это ты просишь, это тебя я заставил!.. — подумал Макс в раскаянии, — Но как иначе! Вам ведь ничего не жалко, тёмным душам!..»
— Но я должен бороться за любовь!
— Любовь — — яблоня на пепелище — — оживёт или нет… — Божья воля… Значит, видения?… Слышишь меня? Солнце уже село? Спать охота… Глазам… жар…
Макс погладил его по лбу кончиками пальцев, потом отошёл к порогу, открыл холодную тумбочку, вытащил кусок варёного телячьего сердца, треть булки, початую бутылку бордо, банку с одиноким корнишоном, банку с грушевым повидлом и коробку вафель, выложил всё на стол, поставил посуду и стал ждать Ораса. Тот вернулся минут через семь, всё такой же красный, вертя в руках замасленные пальцами очки.
— Давайте пообедаем, — пригласил его Макс.
Медик уныло пожевал, кисло запил и начал отчёт:
— Мне, сударь, нечем вас порадовать, если жизни этих двоих вам дороги. У госпожи Анастази подорваны нервы, нарушена работа воспроизводительных органов и, возможно, начинается туберкулёз. С Эженом… Он спит?
— Да.
— С ним ещё хуже. Он промёрз до мозга кости и хватанул чёрт знает каких инфекций в ночлежке. Но даже если случится чудо, и прошлая ночь его не угробит, это сделает редкое, возможно, недавно появившееся и ещё неизученное заболевание. Одно из предлагаемых его названий — анорексия. Описано лишь несколько случаев, но все с летальным исходом. Наиболее показателен пример герцогини Дез Эссент: женщина тридцати четырёх лет, замужняя, мать одного ребёнка, жила в покое и достатке — и вдруг умерла… от голода. Её муж нанял самого Деплена, чтоб вскрыть труп и выяснить причину смерти, но лучший хирург Парижа ничего не обнаружил: ни опухолей, ни давних эрозий, ни каких-либо ещё патологий; она просто в какой-то момент перестала есть, по всей видимости, не чувствуя при этом голода. Деплен предположил, что тут имело место психическое отклонение, возможно, распространяющееся по наследству. Знаете, как звали покойную герцогиню в девичестве? Амели де Растиньяк… У Эжена та же картина: одни не курят, другие не пьют, а он — не ест.
— Зато пьёт и курит, — задумчиво оговорил сквозь пальцы Макс.
— Дело не шуточное. Он истощён до крайности и умрёт, если не восстановить аппетит. Впрочем, поздно… Как жаль! Мог бы стать замечательным человеком… Я зайду завтра утром. Не надо, — отверг протянутую купюру, — До свидания.
Глава L. История Царства Правды
Дорога оборвалась из-под анниных ног; странница едва не полетела вниз с высоты скал Южного берега, только если в Англии они белые, а море внизу — голубое, то тут и земля, и вода, и небо наводят тоску чернотой и серостью. Очертания неясны — насколько в самом деле далеки волны? и они ли там? может, это дюны?
Над невидимым горизонтом горой громоздится грозовая туча, исходящая ливнем. Её зарницы — единственные проблески в бездне. Грома не слышно. Не слышно ничего…
Слева над пропастью нависали седые сухие ели. Справа склон загибался мысом, из которого был вытесан грифон, раза в три крупней великого египетского сфинкса. В пещере его глаза горел бело-голубой огонь, спину белесо обозначала щетина светящегося лозняка, из пасти рушился чёрный водопад, а левое крыло плавно опускалось к низине, и Анна решила пройти по нему.
Когда она уже стояла на лопатке чернокаменного монстра, его око запылало ярче и из глазницы выползло циклопическое существо, силуэтом напоминающее чертей со средневековых картинок, только словно сотканное из чистого света, не тусклее солнечного. Анна вскрикнула и закрыла глаза, но сквозь шторы век увидела то же создание, уже красное, крадущееся к ней. Она упала на колени, заслонила зрение ладонями и только тогда отгородилась от него.
— Не бойся, — сказало ей чудо.
— Я не боюсь. Мне больно на тебя смотреть.
— Ты боишься. Не бойся, — Анна убрала руки от глаз — сидящей перед ней на корточках крылатый великан показался более человечным; голос у него был добрым, — Куда ты идёшь?
— К Истинной Матери.
— Зачем?
— … Очистить душу,… воскресить любовь.
— Там, где ты шла прежде, ты вредила всему вокруг. Здесь всё может навредить тебе. Но я перенесу тебя до безопасного места. Садись на моё плечо, — чудо склонилось ещё ниже и смиренно протянуло руку.
— Лучше возьми и посади меня сам: я очень плохо тебя вижу.
— Открой глаза.
— Но ты слишком ярко светишься. Мои глаза не выдерживают…
— Так лучше? — красный силуэт померк; Анна взглянула — услужливый демон был весь покрыт просторным чехлом из такого же дыма, как её одежда, и казался под ним просто белым.
— Откуда берётся эта ткань? — спросила она, осторожно садясь на его плечо; он не ответил, — … Мы пойдём или полетим?
— Сейчас отлив, — отвечал носитель, шагая вниз по крылу, — можно пройти.
— Тебе трудно летать?… Ты меня не понимаешь?
— Я понимал бы тебя лучше, если бы ты не издавала этих звуков… Самое страшное — этот чёрный океан. В нём вся злая память вашего мира. Она всегда скапливалась здесь…
— А где же собираются хорошие воспоминания?
— Две тысячи лет назад над медленным чёрным потопом нашего мира сияла, заслоняя полнеба, иная сфера. Она была вся из лазури, блесков и цветов, видных даже отсюда. Это была наша отчизна, дом Творения без страха и слабости, единственная радость для нас и надежда для вернувшихся сюда людей. Но однажды цветы стали рассыпаться. Их лепестки опоясали небо над светлым миром; потом отдалились от него и приблизились к нам, крошась в полёте, а то, что достигало нас, оказывалось нашим мёртвыми братьями. Из их тел мы начали строить преграды от океана тьмы… Родина казалась пустынной, но всё ещё светилась; темнели только гнёзда исчезнувших цветов… Прошло ещё время, и лазурный купол покрылся трещинами. Из них истекал сильнейший свет, а отпадающие черепки планеты тускнели и тоже летели на нас. Мелкие падали, пробивали воронки; крупные плавали в нашем небе, снижаясь медленно. От трения с нашим воздухом они пламенели; тянули за собой багрово-чёрные хвосты. Наконец, после множества огненных облётов, нами столкнулось и ядро — в другом полушарии, в океане. Тотчас по всей нашей земле пошли разломы, горы опрокидывались, чёрная волна зализнула всю сушу — уцелела лишь тонкая кромка… Века над нами стоял столб света в чёрных дымных кольцах под шапкой вроде вон той тучи, но белой. Не прекращался дождь из раскалённого пепла; реки горели, земля горела и мы горели. Те, кто могли умереть, умерли; остальные изменились… Постепенно огонь угасал, небо очищалось. Суши стало больше, чёрной воды — меньше. Миры срослись. Оказалось, что многие обитатели того, исконного уцелели. Они навещают нас из своего полушария и помогают нам… Живая кромка расширилась, стала целой страной — ты её видела. В самом большом кратере мы построили столицу…