Происхождение всех вещей

Гилберт Элизабет

Но Альма по-прежнему не увидела разгадки парадокса Пруденс.

О своей собственной теории эволюции и любопытной связи с Дарвином она так никому и не рассказала. Ее по-прежнему куда больше интересовал ее тайный собрат, Альфред Рассел Уоллес. Все эти годы она внимательно следила за его карьерой, радуясь его успехам, как своим, и горько переживая его неудачи. Поначалу ей казалось, что Уоллесу вечно суждено быть всего лишь приложением к Дарвину, ведь почти все шестидесятые годы он посвятил написанию работ, в которых отстаивал теорию естественного отбора. Но потом Уоллес вдруг резко сделал крен в сторону. В середине шестидесятых он увлекся спиритизмом, гипнозом и месмеризмом и начал писать труды в защиту наук,

которые люди уважаемые называли не иначе как оккультными. Альма почти слышала, как по ту сторону Ла-Манша Чарлз Дарвин раздосадованно ворчит, ведь имена этих двух людей были неразрывно связаны, а Уоллеса, похоже, занесло совсем в сомнительные и ненаучные дали. То, что он посещал спиритические сеансы и клятвенно заверял, что говорил с усопшими, еще можно было простить, но его публикации в защиту подобного поведения с названиями вроде «Научный аспект сверхъестественного» были совершенно недопустимы.

Однако, узнав о чудаковатых воззрениях Уоллеса и ознакомившись с его пылкой и бесстрашной аргументацией, Альма почему-то полюбила Уоллеса еще сильнее. За прошедшие годы она узнала его (узнала анонимно и на расстоянии, разумеется) как смелого мыслителя, и чем старше становилась, тем больше ценила в нем эту смелость. Ее собственная жизнь становилась все спокойнее, но Уоллес по-прежнему поднимал громкий шум везде, куда ни попадал. В нем не было ничего от аристократической сдержанности Дарвина; озарения, случайные идеи и непроверенные теории сыпались из него как из рога изобилия. И Уоллес никогда подолгу не придерживался одной теории, как бабочка порхая от причуды к причуде.

Самыми невероятными из своих увлечений Уоллес, естественно, напоминал Альме Амброуза, и это заставило ее проникнуться к нему еще большей симпатией. Как и Амброуз, Уоллес был мечтателем. Он хотел верить в чудеса. Спорил, что нет ничего важнее, чем изучение того, что, по всей видимости, противоречило законам природы, — ибо кто мы такие, чтобы утверждать, будто нам понятны эти законы? Все в мире кажется чудесным до того, говорил он, как мы раскроем тайну. Первый человек, увидевший летучую рыбу, рассуждал Уоллес, тоже, должно быть, подумал, что стал свидетелем чуда, а первый человек, впервые описавший летучую рыбу, должно быть, прослыл вруном. Альме нравились его шутливые и упрямые аргументы. Она часто думала, что он бы очень пришелся ко двору в «Белых акрах».

При этом Уоллес не отказался от своих более традиционных научных исследований — ни в коей мере! В 1876 году он опубликовал свой шедевр: «Географическое распространение животных», которому суждено было навек прославиться как наиболее авторитетному труду по зоогеографии, когда-либо написанному человеком. Это была потрясающая книга. Внучатой племяннице Альмы, Мими, пришлось прочитать ее вслух почти целиком — глаза самой Альмы к тому времени совсем уже плохо видели, — и в душе Альма аплодировала Уоллесу за этот блестящий труд, а порой, даже не замечая, делала это вслух.

Тогда Мими отрывалась от чтения и спрашивала:

— Этот Альфред Рассел Уоллес вам очень нравится, да, тетушка?

— Это принц науки! — с улыбкой отвечала Альма.

Однако Уоллес вскоре вновь подпортил свою спасенную гениальной книгой репутацию, все глубже вовлекаясь в политику — он рьяно поддерживал аграрные реформы, женскую эмансипацию и права бедных и обездоленных. Он просто не мог удержаться, чтобы не ввязаться в драку. Друзья и высокопоставленные почитатели пытались устроить Уоллеса на высокие посты в приличных учреждениях, но у него была репутация радикального мыслителя, и мало кто стал бы рисковать, взяв его на службу. Альму беспокоило его финансовое положение. Она чувствовала, что он не слишком разумно умеет распоряжаться деньгами. Уоллес попросту отказывался играть роль английского джентльмена — возможно, потому, что действительно не был никаким английским джентльменом, а был склонным к авантюрам простолюдином, который никогда не думал, прежде чем сказать, и никогда не медлил, прежде чем опубликовать свои работы.

— Давай же, Альфред, — бормотала Альма, услышав о последнем устроенном им блестящем — или возмутительном — скандале. — Покажи им, мой мальчик. Покажи им!

Вслух Дарвин ни разу не сказал о Уоллесе ни одного плохого слова, как и Уоллес о Дарвине, но Альме всегда было интересно, что же эти двое — такие блестящие ученые, но столь противоположные по темпераменту люди — на самом деле думают друг о друге. Ответ на этот вопрос она получила в 1882 году, когда Чарлз Дарвин умер, а Альфред Рассел Уоллес, повинуясь недвусмысленным указаниям великого ученого, нес его гроб на похоронах.

Они любили друг друга, поняла она. Они знали друг друга и поэтому любили.

Эта мысль впервые за несколько десятков лет заставила ее ощутить глубокое одиночество.

* * *

Смерть Дарвина встревожила Альму; ей на тот момент было восемьдесят два года, и она чувствовала, что с каждым днем слабеет. Ему же было всего семьдесят три! Она никогда не думала, что переживет его. Чувство тревоги не покидало Альму несколько месяцев после смерти Дарвина. С ним словно умерла частица ее собственной жизни, о которой теперь никому не суждено было узнать. Впрочем, о ней и раньше никто не знал, но связь между ней, Дарвином и Уоллесом, несомненно, существовала — связь, которая так много для нее значила. Вскоре и Альма умрет, и тогда останется лишь одно звено их цепи — молодой Уоллес, которому на тот момент было около шестидесяти лет, следовательно, и он был уже далеко не молод. Если ничего не изменится, Альма умрет, так и не познакомившись с Уоллесом, как никогда не знала Дарвина. Такая судьба показалась ей очень печальной. Она не могла допустить, чтобы это случилось.

Альма задумалась. Она раздумывала почти год. И наконец начала действовать. Попросила Мими помочь ей написать учтивое письмо на фирменном бланке «Хортуса», приглашая Альфреда Рассела Уоллеса выступить с лекциями по теории естественного отбора в ботаническом саду «Хортус» в Амстердаме весной 1883 года. За потраченное и время и беспокойство она пообещала заплатить этому джентльмену гонорар в размере тысячи двухсот фунтов и, естественно, покрыть все его дорожные расходы. Когда дело дошло до гонорара, Мими опешила, но Альма спокойно отвечала:

— Я все оплачу сама, и, кроме того, мистер Уоллес нуждается в деньгах.

Далее в письме сообщалось, что мистера Уоллеса с радостью примут в комфортабельной семейной резиденции ван Девендеров, которая находится совсем рядом с ботаническим садом, в самом живописном районе Амстердама, что очень удобно. В саду работает немало молодых ученых-ботаников, которые будут лишь счастливы показать великому биологу все, чем богаты «Хортус» и город за его стенами. Ботанический сад сочтет за честь принять столь достопочтенного гостя. Письмо Альма подписала так: «С искренним уважением, мисс Альма Уиттакер, куратор мхов».

Ответ из Англии не замедлил последовать, и написала его супруга Уоллеса, Энни (отцом которой, как Альма, к восторгу своему, узнала еще несколько лет тому назад, был великий Уильям Миттен, специалист по фармацевтической химии и первоклассный бриолог). Энни Уоллес писала, что ее супруг с радостью приедет в Амстердам. Он прибудет девятнадцатого марта 1883 года и останется на две недели. Мистер Уоллес был безмерно благодарен за приглашение и счел предложенный гонорар весьма щедрым. В письме содержался намек, что предложение поступило в самое подходящее время, как и оплата.