Произведение в алом
Шрифт:
Только не спать! Как одержимый боролся я с медвежьими объятиями сна, который наседал на меня, стремясь во что бы то ни стало подмять под свою невыносимо тяжелую, поросшую густым белым мехом тушу.
Письма... письма, спрятанные в моей каморке!
– разрывал мои барабанные перепонки потусторонний зык, источник которого был погребен в той ледяной глыбе, которая называлась когда-то моим телом. Ведь, если я здесь замерзну, их найдут! А «она» надеялась на меня! «Ее» спасение было в моих руках! На помощь!.. На помощь!.. На помощь!..
И я, вцепившись в прутья оконной решетки, завопил так, что пустынный переулок откликнулся многократным
Пальцы мои разжались, я рухнул на пол и тут же вскочил вновь. Мне нельзя умирать, нельзя! Ни в коем случае! Ради «нее», только ради «нее», я должен выжить, даже если, для того чтобы согреться, мне придется высекать искры из собственных костей!..
Тут мой метавшийся по комнате взгляд упал на узел, из которого по-прежнему свисал рукав, вручивший мне эту проклятую колоду карт; я бросился к нему, развернул и, обнаружив там изношенный, необычайно древнего покроя франкский кафтан из толстого темного сукна, трясущимися руками напялил его поверх своей одежды. Сильный запах гнили и плесени исходил от этого, казалось, явившегося с того света одеяния.
Отойдя в противоположный угол, я присел на корточки и, съежившись, попытался согреться - медленно, очень медленно мое тело стало оттаивать... Вот только мой обратившийся в лед скелет не поддавался - кошмарное ощущение собственной плоти, нанизанной на ледяной костяк, не покидало меня. Неподвижно сидел я, вжавшись в угол, и лишь мой взгляд потерянно блуждал по комнате, посреди которой в лучах лунного света по-прежнему лежала карта, найденная мной первой, - Пагад.
За неимением лучшего я уставился на нее...
С того расстояния, на котором я находился, мне показалось, что изображение на карте было выполнено акварелью, причем весьма неумело - скорее всего, кистью водила неопытная детская рука, - и представляло собой так называемый антропоморфный символ: некий муж в старинном франкском кафтане, с седой, коротко стриженной эспаньолкой был запечатлен в форме еврейской буквы «Алеф» - левая его рука была воздета к небу, правая - опущена вниз...
Сердце мое замерло в тревожном предчувствии: странно, но лицо сего благообразного мужа обнаруживало прямо-таки поразительное сходство с моим собственным! Почудилось, наверное... Ну конечно, обман зрения!.. Да и эта эспаньолка... Она совсем не
подходит Пагаду... Я дополз на коленях до карты и, чтобы избавиться от тягостного наваждения, отбросил ее подальше от себя. Пагат лениво спланировал аккурат туда, откуда я его взял, - на кучу гнилого барахла. Там ему и место, среди прочего никому не нужного хлама.
Теперь он лежит в противоположном от меня углу и мерцает из тьмы расплывчатым белесым пятном.
Усилием воли взяв себя в руки, я принялся взвешивать свои шансы - в конце концов, надо было как-то выбираться из этого застенка... Похоже, ничего другого не оставалось, как прибегнуть к помощи извне: о том, чтобы без света сориентироваться в головоломном лабиринте подземелья и вернуться назад в свою каморку, не могло быть и речи. Итак, придется смириться с неизбежным и дожидаться утра, когда внизу, в переулке, появятся первые прохожие... Далее следовало привлечь их внимание криком из окна и попросить, чтобы кто-нибудь, взобравшись по лестнице, просунул мне между прутьев решетки свечу или фонарь!.. Ну а если окно расположено слишком высоко, то можно, наверное... спустить с крыши веревку...
Господи Всемогущий, мой мозг словно вспышка
Итак, я в том самом овеянном мрачными легендами старинном доме на Альтшульгассе, который местное население старается обходить стороной и в котором всякий раз после своих явлений, повергающих все живое в настоящий шок, бесследно исчезает призрачный Голем!..
От безграничного ужаса, побороть который была бессильна даже мысль о доверенных мне письмах, на меня нашло какое-то помрачение, в голове все перепуталось, а сердце, сбившись с ритма, стало давать такие продолжительные перебои, что в глазах то и дело темнело...
Но... но что там, в углу?.. «Сквозняк, всего лишь сквозняк, -немеющим языком лихорадочно внушал я себе, мертвея от адской стужи, которая сквозила из противоположного угла.
– Ну конечно, сквозняк, и ничего больше!» - все быстрее и быстрее, с каким-то жутковатым присвистом срывались с моих непослушных губ слова спасительного заклинания, но... но ничего уже не помогало: там, напротив, это смутное белесое пятно - карта!.. Оно раздувалось, подобно призрачному мыльному пузырю, а когда его дрябло колышущаяся поверхность приходила в соприкосновение с полоской лунного света, мгновенно съеживалось и вновь нехотя уползало во тьму.
Капель, грустные звуки тающего льда... Откуда они?.. Или это слуховая галлюцинация? А может, бред? Неужели в самом деле?.. Они во мне и вне меня, близко и далеко, в глубине моего сердца и снова в этой кошмарной камере, в которой, как в герметичной колбе, неведомые стихии вынашивают магического гомункулуса... Я затыкаю уши, а звуки знай себе капают - неотступно, навязчиво, агрессивно!
– как будто ножка какого-то невидимого циркуля раз за разом вонзается в древо, пытаясь найти свой утраченный центр, который везде и нигде...
И вновь оно - страшное белесое пятно!.. Проклятый мыльный пузырь растет, надувается, дышит... Подобно дьявольскому кривому зеркалу, его зыбкая, эфемерная поверхность глумливо гримасничает, отражая до безобразия искаженный лик того ряженного в древний франкский кафтан мужа, который не сводит с него своих выкатившихся из орбит глаз...
«Да ведь это всего лишь карта - жалкая, нелепая, дурацкая игральная карта!» - врывается в мой слух отчаянный вопль, подобно раскаленной добела игле пронзая изнемогающий мозг... Глас вопиющего в пустыне... поелику он... уже... облекается... плотью... он - Пагад... тот призрачный паяц, который,
съежившись в противоположном углу, вперил в меня мой собственный взгляд, ибо, воистину, его глаза были моими глазами, его лицо было моим лицом, - он был мной!.. Тень, сотворенная по образу и подобию моему...
Время шло, минута за минутой, час за часом, а я по-прежнему сидел на корточках, затравленно забившись в угол, и цепенел от ужаса - оледеневший скелет в полуистлевших одеяниях с чужого плеча! А напротив, по диагонали, - второй я... Безмолвный и недвижимый.
Так и сидели мы, каждый в своем углу, пристально глядя в глаза друг другу, - один кошмарное отражение другого...