Проказница
Шрифт:
Во время третьего тура Арман уже называл ее Калли. Когда Саймон услышал, что она тоже обратилась к нему по имени, он больше не сомневался, что между ними завязались теплые дружеские отношения.
Неожиданно для себя он вдруг осознал, что без вопросов отдаст Арману половину своего состояния, если тот его попросит. Но черта с два он подпустит его к Калли еще раз, даже на миг! А то его друг, пожалуй, и впрямь решит, что вправе на нее посягать. «Ничего себе!» — подумал Саймон, изрядно потрясенный своим заключением.
Пока Калли хваталась за талию, уверяя, что задыхается
Добродушно шутя со своим партнером, она так развеселилась, что даже пару раз улыбнулась Саймону. Снизошла, рассудил он. Это было гораздо предпочтительнее того, что он видел на ее лице за обедом. Ослиное упрямство — вот что оно выражало.
В целом все выглядело весело. Раскованно, дружелюбно, комфортно. Даже безопасно. Безопасно? Тут Саймон задумался и нахмурился. Если он вообще способен разбираться в себе, если он хоть чему-нибудь научился, пора бы знать, что два слова — «безопасный» и «Калли» — не могут находиться в одном предложении, чего бы это ни касалось.
И все-таки вечер удался. К тому же закончился он довольно рано. Часам к одиннадцати Калли начала зевать в кулак и, попросив извинения, отправилась спать. Остальные тоже разошлись, пожелав друг другу спокойной ночи.
Самый веселый вечер за все время, что Калли жила в доме, подумал Саймон. Удача, добиравшаяся так долго, наконец пришла и смягчила напряжение, существовавшее между ними. Он так обрадовался, что даже опрометчиво пообещал покатать ее по Лондону рано утром и совершить с ней загородную прогулку.
Правда, будь он из числа тех, кто верит в предзнаменования, вернувшись к себе, он отменил бы завтрашнюю экскурсию. Он начал отвязывать шейный платок и вдруг увидел Силсби, нырнувшего за стоящую в углу скромную ширму. Голова камердинера была обернута полотенцем.
— Силсби? — неуверенно спросил Саймон, надеясь выманить слугу из-за ширмы. — Что с твоей головой? Здесь чем-то пахнет или мне кажется? Нет. Не кажется. Откуда такой ужасный запах?
— Я… я думал, вы не придете до полуночи, милорд, — ответил ему камердинер, чуть ли не укоряя за несвоевременное появление. Он выступил на несколько дюймов вперед, с трудом волоча ноги и не поднимая глаз от пола.
— Охотно верю, — кивнул Саймон, — потому что именно так я и сказал тебе перед обедом. Прости, что разочаровал тебя. А теперь, раз уж я оказался в столь странном положении, что должен извиняться перед собственным камердинером, скажи, что случилось? Каким дьявольским снадобьем ты намазал голову и провонял всю комнату?
— Вам не надо бы этого знать, милорд, — промямлил Силсби, понижая голос почти до трагического шепота. — Правда, милорд, не надо.
— Наоборот, Силсби. —
Силсби тотчас схватился за голову, будто одних только слов виконта хватило бы, чтобы размотать полотенце.
— Я не могу, милорд! — воскликнул он с неподдельным ужасом. — Только не сейчас. Одному Богу известно, что получится, если я не сделаю в точности так, как она сказала.
Саймон помедлил секунду, размышляя, стоит ли ему допытываться дальше или лучше оставить камердинера в покое, но потом решил, что стоит.
— Кто это — она, Силсби?
— Кэтлин, милорд, — уныло ответил камердинер и сделал единственный шаг, подходя ближе к свету и своему хозяину. Саймон попятился, так как в глаза и ноздри сразу полез удушливый запах. — От этого… от этого лучше растут новые волосы, милорд, — продолжал слуга, с усилием выдавливая из себя каждое слово. — Это из-за Скарлет, милорд.
— Ты так влюблен, Силсби? — Саймон поджал губы, делая вид, что размышляет над признанием камердинера, но на самом деле стараясь не засмеяться вслух. Затем многозначительно кивнул пару раз и сказал: — Понятно. И в поисках средства, которое помогло бы тебе… гм… — он усиленно подбирал нужное слово, — усовершенствовать твою шевелюру, ты, само собой, обратился к горничной моей матери. А тебя не смутило, что Кэтлин сделала ее похожей на увесистую разноперую канарейку?
Силсби стащил с головы импровизированную чалму, и от пары свечей, стоявших на столике позади, вокруг головы камердинера образовалось подобие нимба. Он высветил торчащие вверх слипшиеся хохолки длиной в четыре дюйма. Обычно слуга зачесывал свои редкие волосы назад, в надежде замаскировать совершенно лысую блестящую макушку. Хорошо, что у Саймона выступили слезы как от запаха, так и от сдерживаемого смеха, потому что влага защитила глаза от усилившегося зловония.
— Ну, Силсби, — проговорил он наконец, задыхаясь, — ты, должно быть, очень сильно ее любишь, свою королеву шоколадных пирожных! — И зажал нос и рот сложенным шейным платком.
— Да, милорд, так сильно, что готов на все, лишь бы она обратила на меня внимание, — серьезно сказал Силсби, — так как она поразила меня, как только вошла в дом. — Слуга закивал в подтверждение, и к Саймону прикатилась новая пахучая волна, что-то вроде смеси камфары и лука. — И в таком случае, милорд, вы должны знать, как я переживаю.
Хорошее настроение Саймона рассеялось. Он оглядел камердинера сквозь прищуренные веки.
— Что именно ты под этим подразумеваешь? И послушай, приятель, ради Бога, водвори обратно свое полотенце, а то кажется, что у тебя волосы встали дыбом от испуга.
Силсби сделал, как ему велели, и снова посмотрел на хозяина.
— Милорд, я разболтался не к месту, — виновато и чуточку возбужденно сказал он, глядя мимо Саймона на дверь и норовя уйти.
— Всем слугам можно, почему тебе нельзя? Продолжай, Силсби. Говори, что собирался сказать.