Проклятье вендиго

Янси Рик

Следующие несколько минут не сохранились в моей памяти. Был желтый глаз, а потом деревья, кусты ежевики, заросли спутанных ползучих растений, гнилые бревна и мелкие полузамерзшие ручьи, хруст наста и дервишевская пляска звезд, пока мы бежали по лесу: я в своем ослабленном состоянии ступал по следам, продавленным в снегу тяжестью двух мужчин: доктора и потерявшего сознание Джона Чанлера, которого Уортроп закинул себе на плечо. Мы бросили все — рюкзаки, фляги, аптечку, даже винтовки. Они были бесполезны против того, что нас преследовало.

«На аутико

не охотятся; это аутико охотится, — говорил огимаа. — Ты не зовешь аутико. Аутико зовет тебя».

Ветер больше не пел высоко в кронах деревьев. Он визжал. Он выл. Он рыдал. Под нашими ногами содрогалась земля. Лес вторил ритмичным разрывающим уши стуком — первородным биением сердца богини земли Геи.

Я все больше отставал. Я больше их не видел, только ломаную вереницу их следов на девственном болоте. Позади меня с приглушенным снегом грохотом валились вырванные с корнем деревья, скрип их ломающихся ветвей был жалостным аккомпанементом ревущему ветру и зубодробительной канонаде, с которой нас преследовали. Я уже брел, шатаясь и чуть не падая, как пьяный. Я упал на колени. Потом прошел несколько шагов и снова упал. «Пусть оно меня возьмет, — подумал я. — От него нельзя убежать. От него нельзя спрятаться». Стоя на коленях, я обхватил голову руками и ждал, когда Старик возьмет меня.

— Вставай! Вставай, Уилл Генри, вставай!

Монстролог поднял меня на ноги и подтолкнул вперед.

— Если ты снова упадешь, то получишь пинка, — крикнул он. — Ты понял?

Я кивнул — и все равно упал. С яростным рыком доктор снова поднял меня, обхватил за пояс свободной рукой и пошел вперед. На одном плече у него болтался Чанлер, под другим висел непослушный воспитанник. Так, придавленный с одного бока ношей, которую он сам выбрал, а с другого — доставшейся ему в наследство, Пеллинор Уортроп продолжил путь по белой пустыне.

КНИГА ПЯТАЯ

ИЗОБИЛИЕ

«Возможно, люди подходят ближе к истине в своих суевериях, чем в науке».

Генри Дэвид Торо

ЧАСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

«Тот, кто тебя вытащил»

Сначала я подумал, что сплю. Комната, как бывает во сне, была одновременно знакомой и незнакомой: облупленный кувшин на умывальнике, расшатанный шкаф, выцветшие белые шторы на узком окне, комковатый матрац, на котором я лежал. Или я сплю, или умер, решил я, хотя никогда не думал, что небеса могут быть такими удручающе обшарпанными. Однако это была моя первая постель… за какое время? Казалось, прошло больше жизни.

— Ну, наконец-то ты проснулся. — Старый пол заскрипел, приблизилась высокая тень. Потом на его лицо упал слабый свет. Ни лесного мусора, ни щетины, ни старого плаща, ни грязных штанов. Волосы были свеже подстрижены. Я определил признаки пудры.

— Доктор Уортроп, — прохрипел я. — Где я?

— В нашем старом жилище в Рассел Хаузе. Я удивлен, что ты не признал его по грубоватому очарованию.

— Как долго я…

— Сейчас утро третьего дня, — сказал он.

— Доктор Чанлер?..

— Сегодня днем он отправляется в Нью-Йорк.

— Он жив?

— Я извиню тебя за этот вопрос, Уилл Генри, потому что ты был не в себе. Но да, так и есть.

Он улыбался. Он положил ладонь мне на лоб и быстро ее убрал.

— Тебя немного лихорадило. Но уже все прошло.

Я поднес руку к груди и почувствовал на ней марлевую повязку.

— У тебя там останутся кое-какие шрамы, чтобы производить впечатление на дам, когда ты станешь старше. Ничего более серьезного.

Я кивнул, все еще не способный все это осмыслить. Это было как во сне.

— Мы выбрались, — неуверенно сказал я, желая получить подтверждение.

Он кивнул.

— Да, Уилл Генри. Мы выбрались.

Мы на время оставили эту тему; он выложил мою одежду и нетерпеливо ждал, пока я с трудом одевался. Все мои члены болели, все мышцы дрожали от слабости, грудь при малейшем движении ужасно жгло. Когда я сел, комната закружилась у меня перед глазами, на мое изможденное тело накатила волна дурноты, и я вцепился в простыни, чтобы удержать равновесие. Рубашку я надел сам, но когда нагнулся, чтобы сунуть ноги в штаны, завалился вперед — доктор успел меня подхватить и не дал упасть лицом в пол.

— Ну же, Уилл Генри, — грубовато сказал он. — Давай. Обопрись на меня.

Он натянул мне штаны и туго застегнул ремень.

— Вот так. Думаю, мне не надо нести тебя по лестнице — гордость не позволит тебе стерпеть такое унижение. Давай, держи меня за руку.

Таким образом мы прошли в таверну в лобби гостиницы, где доктор заказал чайник чая и попросил нашего официанта (который был также барменом и поваром) «опорожнить кладовую». И уже скоро я набивал рот печеньем и жарким из оленины, оладьями в искристом кленовом сиропе, свежей колбасой и беконом, яйцами, жареной картошкой, кукурузной кашей и запеченной форелью. Уортроп советовал мне сбавить темп, но его предостережение осталось незамеченным в моей застольной вакханалии. Казалось, будто раньше я вообще не знал, что такое еда, и чем больше я сейчас ел, тем острее становился мой аппетит.

— Тебе станет плохо, — сказал монстролог.

— Да, сэр, — пробормотал я с набитым печеньем ртом.

Он закатил глаза, отпил чаю и посмотрел в окно на Мейн-стрит, постукивая пальцами по столу.

— Вы хорошо его рассмотрели, сэр? — спросил я.

— Хорошо рассмотрел что?

— То… То, что гналось за нами.

Он повернулся ко мне. На его лице ничего нельзя было прочесть.

— Не было ничего «того», что гналось за нами, Уилл Генри.

— Но глаза… Вы их видели.

— Я?

— Я видел.

— Видел глазами человека, страдающего от обезвоживания, недосыпания, голода, физических травм, усталости, холода и огромного страха — примерно такими же глазами, какие тогда были и у меня.

— А как же палатка? Ведь что-то вырвало ее прямо из…

— Сдвиг ветра.

Он снисходительно улыбнулся, заметив мое недоумение.

— Метеорологический каприз. Редкое явление, но тем не менее встречается.

— Но я слышал его, сэр. Как оно гналось за нами… Оно было огромным.