Проклятье вендиго

Янси Рик

— Кого? — спросил я. Я не поспевал за ней. — Дитя любви?

— Нет, его настоящую любовь. Я не знаю, как зовут его дочь. Но думаю, что у него все-таки дочь. А ты единственный ребенок, Уилл?

— Да.

— Значит, у тебя никого нет.

— У меня есть доктор.

— И у него никого нет. Я это знаю. Джон Чанлер женился на его настоящей любви.

— Я не думаю… Он никогда не говорил… Не могу представить, что доктор когда-нибудь был влюблен, — сказал я. Я вспомнил, что он сказал в пустыне сержанту Хоку. — Он говорит, что женщин надо классифицировать

как особый вид.

— Неудивительно, что он так говорит, — сказала Лилли и фыркнула. — После того, что случилось.

— Что случилось?

— О, ты должен знать. Он наверняка тебе рассказывал. Ты ведь его ученик?

— Я знаю, что они были помолвлены, а он каким-то образом упал с моста, болел, и так она познакомилась с доктором Чанлером…

Она откинула голову и от души рассмеялась.

— Я просто повторяю, что он говорил, — запротестовал я, устыженный и обозленный на себя за болтливость. Это не было предметом особой гордости доктора, и я знал, что он был бы оскорблен, если бы узнал, что я об этом кому-то рассказал. — По-моему, ты собиралась показать мне подарок к своему дню рождения, — продолжил я в надежде сменить тему.

— А! Мой подарок! Я забыла — Она спрыгнула с матраца, наполовину залезла под кровать, достала увесистый фолиант и бросила его на пол между нами. На кожаном переплете был витиеватым шрифтом вытиснен заголовок Compendia ex Horrenda Maleficii. — Ты знаешь, что это? — требовательно спросила она. Это прозвучало как вызов.

Со вздохом и с упавшим сердцем я ответил:

— Думаю, да.

— Мама убила бы дядю, если бы узнала, что он мне это дал. Она ненавидит монстрологию.

Она быстро перелистывала тонкие страницы. Я успевал увидеть ужасные изображения освежеванных человеческих тел, туловища без конечностей, отрезанные головы, ироничные усмешки черепов с раздробленными лицевыми и теменными костями, клубки гниющих внутренностей с копошащимися в них какими-то гигантскими личинками, виды женского трупа спереди и сзади, ее плоть содрана с мышц и сухожилий и свисала, как облупившаяся краска с собора в ее посмертном храме. Страница за страницей ужасных натуралистичных картин мстительного человеческого опустошения, над которыми Лилли низко склонялась с раздувающимися ноздрями, пылающими щеками и горящими вуаеристским восторгом глазами. Ее волосы пахли жасмином, и это был поразительный контраст: сладкий аромат ее волос и вызывающие отвращение рисунки.

— Вот, — выдохнула она. — Это мое любимое.

Она ткнула пальцем на страницу, где в непристойной пародии на «Витрувианского человека» Леонардо да Винчи был изображен обнаженный труп молодого мужчины: руки и ноги вытянуты в стороны, голова откинута в безмолвном крике, из живота торчит что-то похожее на щупальце или змею (хотя, может быть, это было что-то из его внутренностей). К счастью, Лилли не стала объяснять, почему ей так нравится именно этот рисунок. Она несколько секунд молча смотрела на него с глазами, горящими жутким изумлением. Потом оторвалась от рисунка — ее внимание привлекли донесшиеся снизу звуки.

— Они ссорятся, — сказала она. — Ты слышишь?

Я слышал резкий голос доктора, настойчивые ответы фон Хельрунга.

— Пойдем послушаем. — Она захлопнула книгу. Я инстинктивно схватил ее за руку.

— Нет! — запротестовал я. — Мы не должны шпионить.

— Ты его ненавидишь?

— Кого?

— Доктора Уортропа! Он твой враг?

— Конечно нет!

— Ну, тогда ты за ним не будешь шпионить. Шпионить можно только за своими врагами.

— Мне не нужно за ним шпионить, — сказал я, стараясь быстро собраться с мыслями. — Я знаю, о чем они спорят.

Она напряженно уставилась на меня сузившимися глазами.

— О чем?

Я не выдержал ее взгляда. Я опустил глаза и тихо сказал:

— О Старике.

После этого несчастного признания ее было уже никак не остановить. Игнорируя мои отчаянные протесты, она прокралась по коридору до лестницы и перегнулась через перила, ее локоны свесились набок, когда она вытянула голову, чтобы подслушивать. Это было слишком драматично. Монстрологи спорили так громко, что их было слышно в Квинсе.

— …стыдно за себя, Meister Абрам, — говорил доктор. — Опуститься до… этого… театрального персонажа.

— Вы судите, не зная всех фактов, mein Freund.

— Фактов? Вы говорите, фактов! И какие же это могут быть факты? Существа, не живые и не мертвые, которые живут кровью живых, которые превращают в туман, в летучих мышей и волков. А также, я думаю, в кур и свиней — почему бы и нет? Которые спят в гробах и каждую ночь просыпаются с восходом луны? На эти факты вы ссылаетесь, Meister Абрам?

— Пеллинор, историям о вампирах сотни лет…

— Как и историям о лепреконах, но мы их не изучаем — или они следующие на очереди? Будем ли мы включать в канон волшебных эльфов? Почему бы и нет! Давайте теперь посвятим себя изучению вопроса о том, сколько фей могут танцевать на кончике иглы — или в пустоте между вашими ушами!

— Вы жестоко раните меня, mein Freund.

— А вы оскорбляете меня, mein Meister. Если бы я предложил такое, когда был вашим учеником, вы бы отодрали меня за уши! В чем же дело? Вы помешались? Вы пьяны? Что, во имя всего святого, толкает вас на это безумие?

— Вы приписываете мне слишком большую власть, Пеллинор. Я могу только предложить, а решать будет Общество.

— Я приписываю вам смерть двух неповинных людей и попытку убийства еще одного. Я не принимаю в расчет Уилла Генри и себя; мы подвергли себя опасности без понуждения с вашей стороны.

— Я не заставлял Джона ехать. Он сам вызвался.

— Вам не надо было его заставлять, старый вы дурень. Вы знали, что он поедет, только чтобы вас ублажить.

— Он сказал, что дело никогда не было основательно изучено. Он настаивал…