Проклятье вендиго

Янси Рик

— Где?

Бернс указал на вершину холма, и Уортроп полез по скользкому склону. Это был трудный подъем, он утопал в дерьме по самые икры.

— Нет! Оставайся здесь, — крикнул он, когда я пошел было за ним.

Бернс, видимо, был того же мнения, потому что он положил огромную ручищу на мое трясущееся плечо, жуя толстыми губами окурок сигары. Я увидел, как голова доктора скрылась за горизонтом мусора. Прошла лишь минута, показавшаяся вечностью, и я услышал его крик — такой крик, какого я никогда не слышал. Было трудно представить,

что такой звук может издать человек. Это был крик не человека, а бедного животного на бойне. Этот страдальческий крик был сильнее, чем хватка большого мужчины; я рванулся на этот крик, но Бернс быстро поймал меня за пальто и оттащил назад.

— Не волнуйся, парень. Он спустится. Ему больше некуда идти.

И он спустился. Это был не тот человек, который поднялся на холм, а человек, похожий на него. Примерно как Джон Чанлер сохранил признаки человека, так и мой хозяин сохранил прежний облик. Но его глаза были так же пусты и бездушны, как глазницы Пьера Ларуза или сержанта Хока, и в них была бесконечная безысходность.

— Пеллинор Уортроп, — официальным тоном сказал Бернс. — Я помещаю вас под арест по подозрению в убийстве.

Хотя я вырывался и кричал, отбивался руками и ногами, они нас разделили, бросили меня в полицейский фургон и сразу повезли в полицейское управление. Я обернулся и увидел, как доктора уводят в наручниках. Мы на время расстались.

Город просыпался к жизни, хотя и к жизни, совершенно чуждой для мальчика из маленького городка в Новой Англии. Бродяги болтались в подворотнях или рядом с бочками с тлеющими углями; их глаза светились под рваными шляпами, руки были засунуты в драные рукава поношенных пальто. Старьевщики толкали по тротуарам свои деревянные тележки, роясь в кучах мусора, который, как осенние листья, прибивало к крылечкам и дверям магазинов.

Вот убогие доходные дома с растянутыми между крышами веревками, увешанными бельем. Вот пивные салуны, у подвальных дверей лежат пьяницы, а уличные мальчишки обшаривают их карманы. Вот игорный дом, тихий в этот ранний час; вот концертный зал с афишами на темных окнах, рекламирующими новое эстрадное представление. А вот «Мюлберри энд Бликер», незаконный дом терпимости, где из открытых окон высовываются молодые, сильно накрашенные женщины и зазывают и обычных прохожих, и полицейских в форме.

В здании управления Коннолли провел меня в маленькую комнату без окон со столом и двумя колченогими стульями. Он не был злым; он предложил принести какой-нибудь еды, но я отказался — меньше всего я мог тогда думать о еде. Он оставил меня одного. Я услышал, как задвинулся засов, и заметил, что с моей стороны на двери нет ручки. Прошел час. Я плакал, пока не слишком ослабел, чтобы плакать. В какой-то момент я забылся и уронил голову на стол. «Это не может быть правдой, — подумал я. — Это не могла быть она». Но я не мог найти другого объяснения этому нечеловеческому крику.

Наконец я услышал, как засов с громким скрипом отодвинули. В комнату вошел старший инспектор Бернс, угрожая занять все пространство своим огромным телом, а за ним еще один крупный мужчина в котелке и пальто, которое было ему на размер мало.

— Где доктор? — спросил я.

— Не волнуйся, — сказал Бернс с покровительственным жестом. — Твой доктор устроен со всеми удобствами. — Он кивнул на другого мужчину. — Это детектив О’Брайен. У него сын примерно твоих лет, верно, О’Брайен?

— Так точно, сэр, — ответил его подчиненный. — Его имя тоже Уильям, только мы его зовем Билли.

— Вот видишь? — Бернс широко улыбнулся, как будто было сказано что-то важное.

— Я хочу видеть доктора, — сказал я.

— О, не надо спешить. Всему свое время, всему свое время. Тебе чего-нибудь хочется, Уилл? Мы принесем все, что ты пожелаешь. Все что угодно.

— Что тебе принести, Уилл? — отозвался О’Брайен.

— Доктора, — ответил я.

Бернс взглянул на своего партнера и повернулся ко мне.

— Мы можем это сделать. Мы можем привести тебе доктора. Мы только хотим, чтобы ты честно ответил нам на несколько вопросов.

— Я хочу сначала увидеть доктора.

У Бернса пропала улыбка.

— У твоего доктора плохи дела, Уилл. Ему нужна твоя помощь, и ты можешь ему помочь, если поможешь нам.

— Он не сделал ничего плохого.

О’Брайен фыркнул.

— Ничего?

Бернс положил руку ему на плечо. Но его маленькие свиные глазки смотрели на меня.

— Ты ведь знаешь, кто был наверху той навозной кучи, парень? Ты знаешь, что нашел твой доктор.

Я покачал головой. Я жалел, что у меня дрожит нижняя губа.

— И теперь у нас проблема, Уилл, и у него тоже. У нас есть проблема, а у твоего доктора проблема побольше. Это серьезное дело, парень. Это убийство.

— Доктор Уортроп никого не убивал!

Бернс бросил на стол бумажный пакет.

— Ладно. Загляни-ка туда, Уилл.

Трепеща от страха, я заглянул в пакет и тут же, тихо вскрикнув, его оттолкнул. Он забыл о них, бросил их себе в карман в анатомическом театре и совершенно о них забыл.

— Это интересно, Уилл, тебе не кажется? Что человек носит в карманах. У меня лежат бумажник, расческа, спички, но мало кто носит глаза!

— Это не ее, — сдавленно выговорил я.

— О, мы знаем. Начать с того, что они другого цвета.

Бернс мотнул головой в сторону двери, и О’Брайен ее открыл, впустив человека, которого я знал как Фредрико. Он был смертельно бледен и явно пребывал в ужасе.

— Это он? — спросил Бернс, указывая на меня.

Большой санитар с готовностью закивал.

— Это он. Он был там.

Бернс сказал:

— Вот видишь, Уилл, мы знаем, что доктор оттачивал свою технику…

— Он делал не это! Совсем не это!