Проклятие десятой могилы
Шрифт:
Слива уж точно не могла перевернуть горшок.
Но вместо нормального ответа я услышала:
— Люблю сахарную вату. Я бы на ней женилась, если бы было можно. — Посидев пару секунд, Слива «полетела» снова. — Иногда я чувствую, как она пахнет. Однажды дом горел, а я не почувствовала запаха. Не чувствую ничего: ни духи, ни макарошки, ни апельсины. А сахарную вату иногда чувствую. Розовую такую, пушистую. А ты любишь сахарную вату?
Я слегка отвлеклась — смотрела, как мой муж идет в кухню, и пыталась устоять перед ласковой улыбкой, не дать ей усыпить мои
— Разве что дайкири со вкусом сахарной ваты, — промямлила я, не в силах отвести от Рейеса глаз.
Мы с ним погрязли в болоте коротких разговоров и неловкой тишины. И я понятия не имела почему. Не знала, что такого сделала. Неделю назад он с трудом держал при себе руки, а сейчас… Это какая-то новая пытка из оперы «хуже не придумаешь».
Знает ли он, что он бог? А что еще важнее — в курсе ли он, что я знаю, что он бог?
От таких новостей вполне можно слететь с катушек. А с другой стороны, с чего вдруг? Я же бог, почему бы и Рейесу не быть богом? Может, все сложнее, чем мне кажется. А может, нынешнее отсутствие интереса к моей персоне продиктовано чем-то другим…
Может быть, все дело в том, что получилось именно так, как и предсказывал Рейес. Я его забыла. Узнала свое неземное имя и забыла Рейеса. Он говорил, что так и будет. Хотя нет, не так. Он сказал, что я его брошу и забуду. Два попадания из двух. Но ведь амнезия — неплохое оправдание, чтобы кого-то забыть. И я точно не делала этого намеренно.
Ситуация стократно усугублялась тем, что Рейес до смерти, просто невероятно притягательный. Пижамные штаны ни капельки не скрывали того, что у него самая умопомрачительная задница из всех, что я в жизни видела. Сплошные твердокаменные мышцы с двумя впадинками над ними. Ни одна женщина с гетеросексуальной ориентацией не устоит. Черт бы его побрал!
Я вытянула шею, чтобы посмотреть, как Рейес вытаскивает из кофеварки графин с живительным эликсиром.
— Только что сварился, — сказала я, имея в виду кофе.
— А что, по-твоему, привело меня сюда?
Несмотря на тьму, голос Рейеса звучал мягко и весело. Приятно и успокаивающе, словно пытался усыпить мою бдительность.
— Иногда я ем ее на завтрак, — сказала Слива, остановившись между журнальным столиком и диваном цвета сливок, и ткнула пальцем в сторону Рейеса: — А он хоть иногда ест на завтрак сахарную вату?
Рейес вышел из-за стойки, повернулся к нам и глотнул из черной чашки, которую держал в руках.
— Нет, — ответила я. — Он как страшный серый волк. На завтрак ест только маленьких девочек.
— Неправда, — сказал Рейес, не опуская чашку. Голос его был глубоким и сладким, как ириски. — На завтрак я ем больших девочек.
Слива застыла и задумчиво сморщила нос. Слава богу, наши игривые подшучивания понять она не в состоянии.
— Поймала плохого парня? — поинтересовался Рейес, глядя на меня тяжелым взглядом.
Я крутанулась на стуле, который приволокла к окну, поджала под себя ноги и уставилась на горизонт.
— В этот раз никаких плохих парней не было. Зато был мужчина, который день за днем пытается выжить.
— Как
Я резко развернулась и уставилась на него пристальным взглядом. Он тоже смотрел на меня, причем подозрительно сощурился, отчего густые ресницы чуть не перепутались. Вот интересно, имеет он хоть какое-то представление о том, как действует на женщин? Рейес, который пытается выжить день за днем? Ага, как же!
Слива снова приземлилась, теперь на журнальный столик, и закачала под ним ногами.
— Мне нравится, как вы тут все обустроили.
Рейес улыбнулся и ушел в кухню. Надеюсь, чтобы приготовить мне завтрак чемпионов, что бы это ни значило. Я воспользовалась шансом поглазеть на то неизмеримое пространство, что когда-то было моей микроскопической квартиркой. Свою коробочку я не видела девять месяцев, восемь из которых провела в монастыре (долго рассказывать), а один — в полнейшей амнезии и в должности официантки кафе на севере штата Нью-Йорк.
За время наших последних приключений Рейес каким-то чудом успел отремонтировать дом. Весь, целиком. Снаружи здание практически не изменилось. Что-то починили, что-то хорошенько почистили. Зато внутри все поменялось кардинально. В каждой квартире провели капитальный ремонт. Студенты и долгосрочные обитатели постепенно переезжали в только что отремонтированные квартиры, а их бывшие жилища постигала все та же участь. Но только третий, самый верхний этаж удостоился особого внимания.
Теперь здесь всего две квартиры, наша и та, где живет Куки, и каждая из них представляет собой километры сплошной роскоши.
Техэтаж частично разобрали, и теперь потолки в половине квартиры поднимались на семь с лишним метров вверх. Над головой зигзагами пересекались металлические балки. Снаружи, на плоской части крыши, разбили два смежных сада с небольшим прудом, фонариками и настоящими цветами. Клянусь, весь дом выглядит волшебно.
Когда впервые за долгие месяцы Рейес привез меня домой, запертой оказалась лишь одна комната, и он наотрез отказывался мне ее показывать. Вот только закрытые двери никогда не были для меня преградой. На следующий день после моего возвращения Рейес ушел раньше меня, а я, само собой, вломилась в запертую комнату. Включила свет и остолбенела. Стены были раскрашены в мятно-зеленые полоски с изображениями цирковых животных. А еще там стояла детская кроватка. Это была комната Пип, и трещина в моем сердце стала шире и длиннее.
— Пойду узнаю, не хочет ли Незабудка в классики поиграть, — заявила Слива и испарилась, а я не успела сказать ни «До свидания», ни «Наконец-то!».
Я покосилась туда, где она только что сидела, и увидела новый роскошный диван кремового цвета. Его Рейес явно купил не на гаражной распродаже, где когда-то я покупала свой диванчик. Звали ее Софи, и я частенько думала о том, что с ней случилось. Тоскует ли она по жизни до свалки? И не важно, что мне пришлось отдать за нее несчастных двадцать баксов. Софи была рядом целую вечность. От одной только мысли, что ей пришел конец, сердце кровью обливается.