Проклятие феи

Мак-Кинли Робин

Но пальцы Рози, едва сомкнувшись на иголке и ткани, переданной им для упражнений, запорхали над льняным лоскутом так, будто каждый из них обладал собственным разумом и с рождения учился командной работе. Иголка ныряла в ткань и выныривала, оставляя за собой изумительный след из ярких цветов и бабочек.

Пальцы добрались до края лоскута и развернули его, чтобы начать следующий ряд, но тут Рози резко отпрянула назад – так натягивает поводья всадник на понесшей лошади, – и квадратная тряпица упала на пол, увлекая за собой нитку и иголку. Рози спрятала ладони под мышки и, дрожа, ссутулилась на стуле. Пеони тем временем нагнулась, подобрала лоскут и бережно расправила его в руках.

– Рози,

это же чудесно! – заметила она. – Когда ты научилась так вышивать? Мне казалось, ты говорила, что не умеешь вовсе.

– Я и не умею, – приглушенно подтвердила Рози.

– Что ж, не важно, – попыталась успокоить подругу Пеони. – У тебя получается, и это одна из самых красивых работ, какие я видела. Она далеко превосходит мои умения. Пара стежков, которые ты использовала, мне вообще незнакомы. Твоя вышивка пойдет нарасхват, как только я это кому-нибудь покажу…

– Не смей! – потребовала Рози, потянулась было за лоскутом в руках у Пеони, но в последний миг отдернула руку, как будто не хотела к нему прикасаться. – Нельзя это показывать. Я запрещаю.

– Но… – изумленно возразила бедная Пеони. – Но… разве ты не собираешься продолжать? Разве ты не понимаешь, как здорово у тебя получается?

– Ничего у меня не получается! – закричала Рози. – Я не понимаю, что произошло! Это не имеет никакого отношения ко мне! И не смей никому рассказывать! Я до конца дней своих больше не притронусь ни к одной иголке!

Она залилась слезами и выбежала из помещения, едва не врезавшись в Тетушку, которая пришла посмотреть, чем вызван весь этот переполох.

Вскоре Рози, спрятавшая голову под подушку, ощутила, как в комнате чуть прогибаются половицы, – кто-то вошел. Знакомая ладонь коснулась ее плеча, знакомая тяжесть опустилась на край постели. Рози, не вытаскивая головы из-под подушки, протянула одну из своих предательских рук и ухватилась за Катриону.

Пальцы ее все еще дрожали, и разум Катрионы, профессиональной феи, отметил последствия сильного потрясения. Старое заклятие, внезапно пущенное в ход, часто отзывалось в объекте воздействия неудержимой дрожью. То, что Рози удалось откинуть дверную щеколду, взбежать по лестнице наверх, накрыть голову подушкой и вцепиться в руку Катрионы так, будто только она удерживала ее от падения в пропасть, лишний раз свидетельствовало о ее исключительной силе воли и характере.

Еще старое заклятие, внезапно пущенное в ход, оставляло след в воздухе, словно дым от огня, заметный любому, кто готов присматриваться. Ни одна фея в Двуколке не удивилась бы тому, что он исходит из этого дома, – не в большей степени, чем любой прохожий удивится обычному дыму, поднимающемуся над печной трубой. Однако Тетушка уже поспешно разводила волшебный огонь, чтобы скрыть слабый след происшествия, случившегося с Рози.

Их относительная бедность защищала Рози от знания, как хорошо она могла бы готовить цукаты, и Тетушка с Катрионой позволили себе считать, что отвращение к шитью убережет ее от таланта вышивальщицы. Кто бы мог предугадать, что Рози обзаведется такой заботливой, терпеливой и хозяйственной подругой, как Пеони? Катриона вздохнула. А что, если в следующий раз Пеони захочет научить Рози танцам или игре на флейте? Они не смели наложить на Пеони даже самые слабые чары, препятствующие этому, – невозможно сделать такое заклятие невидимым, без того чтобы его присутствие не стало еще более очевидным в иных отношениях.

«Это же совсем крошечная ошибка, – подумала Катриона, вспомнив несколько прошлых происшествий в жизни Рози. – Наверняка на этот раз все обойдется. Должно обойтись».

Свободной рукой она коротко погладила

Рози по плечу, а затем достала из кармана передника небольшой пучок трав, перевязанный шнурком.

– Это поможет от дрожи, – сообщила она голове под подушкой. – Если ты выберешься оттуда и понюхаешь их.

Рози села, сбросив с себя подушку, словно медведь, пробуждающийся от спячки. Она сцепила дрожащие руки на травяном пучке, протянутом Катрионой, и принюхалась. Глаза ее были влажными и покрасневшими.

– Со мной ведь что-то не так, да? – спросила она чуть дрогнувшим голосом. – Есть что-то, что я толком не могу вспомнить про… про время до того, как я стала жить с вами. Знаю, что была слишком маленькой, чтобы что-то запомнить, но я помню. Ну… это не совсем воспоминание. Просто… что-то не укладывается в картину.

Она остановилась, потому что не собиралась рассказывать Катрионе про время перед самой свадьбой, когда та была так счастлива, – вдруг это радостное воспоминание окажется отравлено, если она узнает, что Рози счастлива не была.

– Меня это никогда не беспокоило. Но… сейчас это ведь было заклятие. Пеони могла этого не понять – она же не росла с двумя феями, – но я-то знаю. Зачем кому-то накладывать на меня чары? Чары для вышивания? Что со мной? Что еще делает это заклятие? Ты знаешь?

Чего она не произнесла вслух, так это: «Я не опасна для тебя и Тетушки, для Бардера, Джема и Гилли, для Пеони? Что ты знаешь о том, чего я не могу вспомнить? Тетушка всегда говорила, что у моей матери не было магии и во всей семье отца ее никогда не бывало тоже. Тогда зачем заколдовывать меня?»

Она не произнесла вслух: «Я ведь твоя двоюродная сестра и племянница Тетушки, правда?»

Катриона покачала головой. Не потому, что ей хотелось лгать Рози более явным образом, чем она в каком-то смысле лгала все эти девятнадцать лет, но потому, что не представляла, что ей сказать. Не будь Катриона так поглощена другими заботами, она услышала бы незаданные вопросы и поняла бы, что теплый поток утешений вполне успешно смоет самые неловкие из них. Но она их не услышала.

Ей по-прежнему часто снились именины принцессы и маленькие паучки, заплетающие серебряной паутиной парчовые рукава, и она резко просыпалась, как будто слышала эти слова произнесенными вслух, но обнаруживала себя в собственной спальне, рядом с успокаивающим, теплым, негромко похрапывающим Бардером. Ей не нравилось вспоминать. Думать о том, что однажды Рози отнимут у них. Как сказал Бардер в ту ночь, когда родился Джем, она не знала точно, как это называется, но Рози была частью их семьи. Рози принадлежала им. Но с тех пор как Катриона вышла замуж, и особенно с тех пор, как у нее появились собственные дети, ее ужас перед памятью о происхождении Рози сделался почти невыносимым.

Все трое, знавшие правду, никогда ее не обсуждали. Тетушка с Катрионой теперь редко оставались наедине, но, даже когда это случалось, тема Рози не поднималась, как бывало прежде. Рози стала взрослой: у нее была своя работа и собственная жизнь. Прежние обсуждения того, как управиться с ней, потеряли смысл, а то, что еще можно было обсуждать, им не хватало духу затрагивать. Тем более так близко к ее двадцать первому дню рождения. Бардер никогда об этом не упоминал, хотя Катрионе, наблюдавшей за тем, как он поддразнивает Рози, учит ее новой балладе или лучшему способу добиться от резных поделок желаемого впечатления, порой казалось, будто он сдерживает те же свирепые собственнические чувства в ее отношении, что и сама Катриона: Рози была одной из них. Но по мере того как Рози росла, близилось и неизбежное расставание – столь окончательное, что, по мнению Катрионы, оно мало чем отличалось от смерти…