Проклятие феи
Шрифт:
«Это правда», – бормотали животные.
«Это правда».
Она окинула взглядом четыре обращенных к ней лица и топнула ногой, потому что мыши щекотались. Другая ее нога гудела от урчания Флинкса. Она не могла припомнить, чтобы он прежде мурлыкал для нее. Рози уставилась на Айкора – тот стоял, прислонившись к стене, и на полке прямо над ним замерла сова, мерцая белым, точно так же, как он мерцал черным и серебристым. Рука его лежала на рукояти огромной изогнутой сабли, на лице отражались участие и изумление.
«Что за истории? – спросила она у своих друзей. – Что за истории о том, как вы все кормили маленькую принцессу? Что за истории о том, как она бежала через
«Истории…» – отозвалось несколько голосов, и Рози пришлось напомнить себе, что животные не рассказывают истории так, как люди.
Рассказывалось обычно о том, как вить гнезда и выстилать логова, как убегать от врагов, как найти или поймать пищу и как делать все это, не привлекая излишнего внимания – к каковому относилось все человеческое внимание.
«Почему? – не отступалась Рози. – Почему вы помогли ей… им?»
Катриона принесла ее домой – принесла ее сюда. Именно Катриона была на именинах принцессы от Туманной Глуши – Рози знала, что каждой деревне и каждому городу позволили прислать по одному человеку. Остальные посланцы Двуколки: Осиб из Древесного Света, Глир из Мглистой Запруды, Зан из Конца Пути, Милли из Дымной Реки – охотно рассказывали о своем путешествии и о самих именинах, несмотря на то, что случилось с принцессой. Катриона никогда об этом не заговаривала – это Флора рассказала Рози, кто представлял Туманную Глушь. Рози, хорошо зная, насколько мягкосердечна Катриона и как ее огорчает участь принцессы, предполагала, что понимает, почему та не говорит о пережитом.
«Почему? – спросила она снова. – Я не понимаю. Почему вы все помогали?»
Животные недоуменно зашумели, но озадачила их она, ее вопрос.
«Мы не знаем почему, – ответила наконец сова. – Злая была зла; это то человеческое зло, которое… просачивается, словно дождь в трухлявую колоду. Те из нас, кто видел это, знали: оно было там. Наши родители и деды, если они были там, знали. Вы, люди, используете „мы“ и „все вы“ по-другому. Мы не собирались вместе. Мы передали историю о дурном дне человечьего сборища соседям, а те – их соседям, и они и мы сделали то, что следовало сделать. Теперь история – это то, как все есть. Все закончено».
«Ты наша принцесса, – подхватили другие голоса. – Это сейчас, а не тогда».
Тетушка. Конечно, Тетушка знала, ведь Катриона должна была вернуться домой с маленькой принцессой – с ней, с ней самой, с Рози, – и рассказать ей, что произошло. А Катриона тогда сама была почти ребенком – пятнадцатилетней девочкой, на пять лет моложе, чем сейчас Рози. Бардер – она видела, что Бардер тоже знал, и ей пришлось приложить усилие, чтобы простить за это их троих, за то, что Бардер тоже знал, поскольку он мог узнать об этом только много позже, они должны были сказать ему через ее, Рози, голову, через ее неосведомленную голову. Должно быть, Бардер прочел что-то в ее глазах, потому что одарил ее странной, кривоватой улыбкой, слабее, чем его обычная, и все же знакомой улыбкой, какой они много раз обменивались в последние годы, два обычных человека, живущие в одном доме с парой фей, – улыбкой, в которой в равных частях смешивались любовь и раздражение.
Она порадовалась тому, что сидит, потому что внутри ее сдвигались могучие силы, соотнося это новое, ужасное знание со всем, что она о себе знала и чего не знала: с воспоминанием о том, как она обрезала себе волосы в четыре года, провалилась в болото в десять лет, смотрела в темноту чердака в пятнадцать, обнаружила, что влюблена в Нарла, в двадцать. Как она росла, разговаривая с животными точно так же, как разговаривала с людьми, и удивительно долгое время не понимала,
А затем ее глаза наполнились слезами, и она бросилась в объятия Катрионы (Ральф взвизгнул, но удержался на месте). Катриона, ее обожаемая кузина, сестра, мать… Ничего подобного, ведь она, Рози, принцесса, дочь короля и королевы, вовсе не родня Катрионе, Тетушке, Джему, Гилли и Гейблу… Утрата внезапно оказалась тяжелее, чем можно было предполагать, практически невыносимой.
– Ох, милая моя, милая, – услышала она голос Катрионы, – ты по-прежнему остаешься нашей Рози. Никогда в этом не сомневайся.
Она плакала, как ей показалось, очень долго, отчего глаза будто забились песком, а в горле пересохло. Только тогда она остановилась и утерла глаза (и спину Ральфа) полотенцем, которое протянула ей Тетушка, а Дротик и Хрок слизали слезинки, которые она пропустила. Рози отложила в сторону полотенце, и первым, на что упал ее взгляд, оказалась маленькая скалящаяся горгулья, которую вырезал Бардер. Она вспомнила рассказы о затупленных веретенах, о том, что на пропавшую принцессу наложили проклятие: она, мол, уколет палец о веретено (о железное веретено, какого Рози никогда не видела) в собственный день рождения и умрет. Рози вспомнила, как переняла от Катрионы привычку поглаживать пальцем нос горгульи, чтобы та принесла удачу.
Кухня уже успела переполниться животными: овцы и ягнята, олененок, чья мать просунула голову в дверной проем, несколько кошек, устроившихся на столе, кролики и зайцы, седеющий старый барсук и мелкий поросенок, лоснящийся черный петух, сидящий на спинке пустого стула Бардера и делающий вид, будто не замечает на спинке Катриониного стула лощеного черного фазана, хвост которого был длиннее, хоть и не таким переливчатым. Птицы пристраивались почти везде, где могла удержаться пара птичьих ног, в том числе и на овечьих спинах. Несколько кротов притворялись горбатыми бархатистыми клочками тени, а горностай замер с упрямым видом, поскольку друзья и родичи пытались его отговорить, а он все равно пришел. Жеребец лорда Прена, Дрок, просунул голову в окно, которое открыл Фуаб, а из-за его спины доносилось негромкое ржание Резвого. Рози слышала, как кишит и бурлит двор, куда приходят все новые и новые звери.
Вода все еще капала с деревьев и стекала с крыши, но весь остальной шум производили животные. Рози слышала хихиканье выдр, тараторящие мысли коз и медлительные коров, а неподалеку, в лесу, ворочался по меньшей мере один медведь. В дверном проеме возникла очередная тень, и на пороге появилась Пеони, с изумлением на лице и лисенком-подростком на руках.
Рози встала, перехватив Ральфа под мышку. На одном ее плече теперь сидел воробей, а на другом куропатка. Воробей встрепенулся, удерживая равновесие, и хлопнул крылом по ее уху. Но только от легонького покалывания коготков Фуаба, сидящего на макушке, на ее глаза навернулись слезы. Пара мышей, которых она вытряхнула из-под штанины, взобрались на нее снаружи и нырнули в карман, пока она, вставая, ненароком не сбросила их снова. Свободной рукой Рози взъерошила свои короткие волосы (давно привыкший к этому жесту Фуаб подпрыгнул, пропуская ладонь под собой), но на этот раз образовавшийся пушистый ореол напомнил не о подсолнухе, а о солдате, только что снявшем боевой шлем.