Проклятие Ильича
Шрифт:
Старуха криво улыбнулась темноте. Добрая. Это вряд ли.
Слова из Дхок полились бурным после дождя ручьём. И про матушку, которую девочка помнила уже смутно. Кажется, только голос и запах трав в памяти и остались. И про бабушку, что любила собирать и заготавливать травы. И про родную деревню Десу, стоящую на двух берегах маленькой речушки. И с каждым словом ей становилось и тяжелее, и легче.
— Знаешь что я думаю? — тихо проворковала старуха, когда девочка замолчала. — Что Дхок жила в Десе, была обычной девчонкой, а потом у неё случилась беда. Маму с бабушкой забрала инквизиция, и стала она никому не нужна. А потом её и саму инквизиция
Девочка думала долго. Дукуне даже показалось, что она уснула. Но ночную тишину потревожил тихий вопрос:
— Правда нужна?
— Гораздо сильнее, чем ты думаешь.
— Хорошо, — согласилась Рия, прижалась поближе к наставнице и уснула.
Событие тридцать третье
Всё приятное в этом мире либо вредно, либо аморально, либо ведет к ожирению. Фаина Раневская
Утром беглянки проснулись поздно, и разбудил их запах наваристого шулюма. У костра деловито сновали люди, в солнечных лучах лагерь не выглядел ни таинственно, ни мрачно. Марьяна Ильинична потянулась, чувствуя себя странно. Вроде и спала на земле и шкуре, да ещё в сапогах и одежде. Но при этом выспалась! И даже не болит ничего. Вот что значит молодость…
— Завтракать будете?
— Будем, — уверенно отозвалась старуха. — А что на завтрак?
— Волчатина. Не пропадать же добру, — ответил главарь.
Марьяна Ильинична хотела было возразить, но всё-таки промолчала. Волчатина так волчатина. Если так задуматься, то от зайчатины она всего тремя буквами отличается. Оказалось, что в низинке рядом с лагерем из-под пригорка выходит родник с чистой и сладкой водой. Левина вдоволь напилась и умылась. Попыталась поймать своё — а точнее чужое — отражение в быстром ручейке, но ничего толком не разглядела. Зато в чёрном котелке у костра, в стоячей воде, наконец увидела Ору.
Светловолосая обычная девушка. Не красавица, но и не уродина. Глаза, нос, губы — всё на своих местах. Но отчего-то у Марьяны Ильиничны к этому отражению душа не лежала. Отпрянув от котелка, она в задумчивости села рядом с костром. Пахло необычайно вкусно. Так и не скажешь, что волчатина. Хотя как должна пахнуть именно волчатина, Левина понятия не имела, но всегда считала, что раз волк падальщик, то и мясо у него должно быть какое-то противное.
Ошибалась. Нормальное мясо, а ещё щедро приправленное грибами и травами — так вообще близкое к шедевру. Несолёное вот только, но, может, это показалось.
— Вы можете остаться с нами, — заговорил главарь, закончив трапезу. — Целителей среди нас нет. В лагере вас пальцем никто не тронет, слово Рампога. Даже небольшую долю из добычи выделим. А мощная огневичка нам бы пригодилась. С такой — хоть на княжескую рать можно идти.
Марьяна Ильинична на княжескую рать идти категорически не желала, о чём не преминула сообщить:
— На какую княжескую рать, о чём вы? Окститесь!
Но главарь слушать не стал.
— Мы всему обучим, огневиков у нас аж двое, дар свой сможешь развить, а то вчера
Старуха выразительно посмотрела на Марьяну и предостерегающе покачала головой.
— Мы подумаем, — сказала наконец Левина.
— Благодарствую за похлёбку, — пожевала губами Дукуна. — Хорошо пошла. Можем ли мы чем подсобить? Может, раненые у вас есть или болезные?
— Раненых нет, а больные, а точнее выздоравливающие есть. И вещи женские есть, если нужно будет. Пенир, покажи потом сундуки, пусть они за свою помощь возьмут то, что им будет по вкусу. Из простой одежды, разумеется. А девочке ленточки покажи, вдруг понравятся.
Юная целительница неожиданно встрепенулась и с интересом посмотрела на главаря.
— А меня Рия зовут, — громко сказала она.
— Красивое имя. Да ты и сама в красавицу вырастешь. А меня Рампогом звать, и я в этом лагере всем заведую.
Марьяна Ильинична удивлённо покосилась на Рию Дхок, но спрашивать ничего не стала. Может, Дхок — это несклоняемая фамилия. Или даже кличка. Раз уж мальчик может в любой момент оказаться девочкой, то от имени и вовсе чего угодно можно ждать.
Доев, старуха взглядом подозвала к себе Рию и отправилась осматривать больных. Их для такого маленького лагеря оказалось слишком много. Наблюдая за хорошо вооружёнными мягко ступающими мужчинами, Марьяна Ильинична с каждой минутой всё сильнее утверждалась в мысли, что перед ними — лагерь разбойников. И поглядывающие на неё колдуны-огневики с их улыбками Левину никак не трогали.
К воровству Марьяна Ильинична всегда относилась резко отрицательно. Сама чужого не брала, а уж когда к её имуществу кто-то руки тянул, могла и наподдать по этим самым рукам. И потому сейчас она чувствовала себя особенно странно. Делающие плохое люди относились к ней хорошо. А официальная власть и церковь, напротив, хотели убить. Ну, с сожжением, понятное дело, они немного обломаются, но и для огневиков наверняка свои методы есть.
Как вообще могли обычные люди ловить колдунов?
Вспомнив вчерашнюю ночь, Левина неохотно признала: числом. Какой бы ни был великий колдун, а запас его сил ограничен. И вот как только эти силы кончаются, он становится обычным человеком. Смертным, ошибающимся, нуждающимся в сне и пище. Тут-то его и ловят. И этих лесных разбойников поймают рано или поздно.
Но странным образом, ни ненависти, ни презрения к окружающим людям Марьяна Ильинична не испытывала. Только сочувствие и сожаление, что довелось им родиться в таком паршивом мирке.
— Марьяна? Подь сюды, — вырвал Левину из задумчивости старческий голос ведьмы.
Юная пенсионерка легко вскочила на ноги и подошла к Дукуне.
— Посмотрела я их раненых и лагерь. Дела у них неплохо идут. Можно и остаться, затаиться на какое-то время.
— Они разбойники, — тихо ответила Марьяна. — Отбирают честно нажитое у хороших людей. Нечего нам рядом с ними делать.
— Так-то оно так, да только сами-то мы не особо чем лучше. И коли накроют нас власти — им-то только руки пообрубают, а нас спалят. Ибо колдовство — куда более тяжкое преступление, чем воровство. А они к своим колдунам хорошо относятся, оно за версту видно.
— Нет, Дукуна. Я здесь оставаться не хочу. И уж точно не хочу смотреть, как они убивают и грабят, — решительно сказала Марьяна Ильинична.
— Сами-то мы грабили и убивали, и чевой? Как-то ты грудью на защиту инквизиторов не кидалась.