Проклятие рода
Шрифт:
– А кровь? – Кудеяр резко повернулся к нему.
– Что кровь? – Казак открыл второй глаз и с удивлением посмотрел на атамана.
– Кровь, что льется за нами рекой? Что с ней делать-то будем? Отмолим с очередным богатым вкладом в монастырь? – Атаман впился взором в Болдыря.
Тот поежился, но голос построжел:
– Кровь за кровь Василисы твоей, упокой Господь ее безгрешную душу. Да и прочих невинно убиенных злодеями. Яко в Писании сказано: что они с нами, то и мы с ними. По справедливости, по закону Божьему воздаем!
– А Василиса вернется? – Вопрос Кудеяра прозвучал горькой усмешкой. – По справедливости твоей?
– Что-то ты, Кудеярушка, не нравишься мне ныне… - миролюбиво протянул старый казак. Потянулся, крякнул, хрустнул суставами, заложил руки за голову, глаза прикрыл.
– Не девица я красная, дабы нравиться тебе! – Огрызнулся атаман.
– Про девицу ты верно подметил, Кудеярушка. Давно пора найти. – Не открывая глаз, бормотал казак. – Будешь миловаться с ней, дурь из башки уйдет. Сам ведь ведаешь, не вернется Василиса. Разве она не об этом с тобой толковала ныне?
Атаман почти подпрыгнул на камне:
– Откуда ведаешь? Сам зрел?
– Эх! – Лишь откликнулся Болдырь, да на бок перевернулся.
Кудеяр соскочил с камня, намереваясь растормошить старика, но тот сам поднялся резко, сел и опередил атамана:
– Пошто прикипел ты к этой Новгородчине? Темень, глухомань одна. Воздух сырой, комарье живьем жрет, не давится, Спасу нет от них. Больше крови из нас высосали, нежели мы чужой пролили. Чего выжидаешь, атаман? Василисы? Сказала она тебе давно уж, не сегодняшним днем, не вернется к тебе!
– Нет, сегодня! – Упрямо повторил Кудеяр, ясно представляя привидевшуюся ему сцену, да вспоминая слова любимой.
– Пущай по-твоему будет. Пущай сегодня! – Согласился Болдырь. – Ответь тогда, коль и она тебе сказала, чего выжидаешь?
– Конца! – Тихо ответил Кудеяр и опустил голову.
– Дык он на вольном ветре быстрее сыщется! Что тебе, что мне. Я то ж засиделся на этом свете. Одряхлел вовсе.
– Мне думаешь, легкого конца хочется? – Сквозь зубы прошипел Кудеяр. – Лечь в бою и умереть? Нет, казак, мой крест иной. Земной, свирепый на плахе ли, на колесе ли, в петле или на колу. Хочу чрез ту же муку, что и Василиса, смерть принять!
– Эк, удивил ты меня, атаман! – Крякнул Болдырь. – Кто ж про смерть свою ведает? Хочу так умереть или этак… Дабы заложным покойником стать? Сигай вон в озерцо наше, в кольчужке-то не вытащим точно. Камешком на дно пойдешь. То-то бесы возрадуются. Аль пойди слугам царевым сдайся, вот он мол я. На кусочки порубят, псам, да медведям скормят. В век никто из нас тебя не отмолит. До конца света свою Василису не увидишь, да и на страшном суде не будет тебе прощения, не призовут даже, оттого она тебя и предостерегает. Сам ведь слышал? – Подмигнул хитро. И наставительно.
– Один лишь Господь располагает, Своей волей решает кому, когда и как смерть принять! Мало ль моих друзей-сотоварищей чрез казни лютые турецкие сгинули. Так ведь за веру христианскую. За смысл великий! На счету каждого отмщение двунадесятое, за други своя, за себя, за Веру. А на чью долю мало мщения пришлось, сотоварищи поделятся с радостью. За Василису твою мстить надобно, за мать, хоть и не убиенна была, а своей смертью скончалась, но от обид великих… А ты удумал… - Покачал седой головой осуждающе.
В это момент раздвинулись ближайшие еловые лапы, из-под которых с потайной тропы выскользнул Сенька Опара.
– Кромешники недалече!
– Сколь недалече? Что за сорока на хвосте принесла? – Деловито осведомился казак.
– Ванька Досада от своей Ульяны вертался и приметил. Сельцо тут имеется. Ходу часов пять. Хозяева, дескать новые объявились. Из тех самых кромешников. Старые в страхе бежать собираются, крестьяне знать не знают, что делать. Те придут, напьются первым-наперво, мы их теплыми и возьмем.
– Подымай ватагу, атаман! – Болдырь строго посмотрел на Кудеяра. Тот выдержал взгляд, после подхватил меч, провернул пару раз в воздухе, одним махом вогнал в ножны.
– Поднимайтесь все! Едем!
– Так-то лучше! – Радостно подхватил казак. – Давай, Сенька, расталкивай наших.
Кудеяр подошел вплотную к Болдырю. Посмотрел, будто в душу заглянул, шепнул на ухо:
– Твоя и моя Воля пришла, думаешь с Сенькиными вестями? Не ломай более обо мне голову, казак. Сказал тебе – не жилец я. Словно монах в схиме, токмо не черна она, а красна. От чего думаешь? От кровушки, вестимо.
Ответил ему Болдырь также шепотом:
– Спешишь, брат, с монашеством. Нет твоей Василисы, да и не вернешь. Ты-то вот все живой, яко заговоренный ходишь. Неспроста это, ох, неспроста. Знать, для иного Господь тебя избрал. Так что не тебе выбирать, а Ему! Помни, атаман.
Казак проверил ладно ли сидит на нем оружие и уже, обращаясь к высыпавшей на полянку ватаге:
– С Богом, братья мои. – И Кудеяру.
– Веди нас, атаман!
Добрались к вечеру. Сперва залегли на окраине. Досада, из Новгорода возвратившийся и весть принесший, пояснил все по дороге:
– Второй раз кромешники в сельцо заявляются. Кажись, кто-то из дальних сродственников князя Вяземского, самого близкого к великому князю человека, вотчину новую получил. В награду за паскудство свое, не иначе. Первым разом старых хозяев предупредили, чтобы убирались подобру-поздорову. Для острастки полдеревни сожгли, крестьян многих побили. Ныне во владения приехали вступать. Хозяев-то старых, помнишь, атаман, на дороге приметили.
Кудеяр кивнул. Встретилась одна единственная телега, в ней сын боярский, вида обнищавшего, женка, да детишек с пяток, мал-мала. Не густо им от щедрот новых властителей досталось – пара мешков с припасами. Видно совсем по миру пустили. Сгинут людишки еще по пути.
Сенька Опара сползал в деревню, обернулся быстро:
– С пяток их, кромешников. Один, видно, хозяин новый, прочие сотоварищи. В усадьбе расположились. Слуг с десяток. Сторожей не выставили. Пьяные сильно. Крестьян побитых приметил несколько. Видать, челядь забитая. Ныне два приспешника девку какую-то поволокли внутрь для забавы.
Темными плотными тенями ватага метнулась вперед ведомая нетерпеливым знаком атамана. Справились быстро. Пьяные, что опричники, что слуги их, потянулись было за саблями, да поздно было. Изрубили всех. Хмельной угар, стоймя стоявший в помещении, разбавился запахом свежо выпущенной крови. Кудеяр приметил в полумраке клети, где пировали злодеи, девку. Побита немного, рубаха надорвана, но, кажись, от позора и глумления спасти успели. Понял о том по глазам, полным слез, но смотревшим радостно. Душно стало Кудеяру. До тошноты. Нашел выход, на воздух устремился. Светало. Можно было и всю деревню осмотреть. Или то, что от нее осталось. Домов-то точно больше чем людей, если кто и сохранился живой. А уж пожарищ, пепелищ… словно воронье сплошным ковром землю облюбовало. Токмо хлопни в ладоши, загорающуюся зарю и все небо целиком закроют, коль разом взлетят. Он так и сделал. Вороны, конечно, взвились, но не в таком числе. Возмущенно прокаркались, да на насиженные места опустились. Птица, хоть и ворона, все едино тварь Божия, от пропитания не откажется – будь то плоть человечья, аль звериная не обглоданная до кости, иль просо-пшено не доклевано из полуразвалившихся, полусгоревших амбаров. Воронам все едино.