Проклятие рода
Шрифт:
Сам воевода Шуйский засел в епископском замке, а Германа Визеля отправил в Москву на государев суд. По городу мерно зашагали стрелецкие караулы, строго следя за тем, чтобы размещенные на постой в брошенных пустующих домах воины не бедокурили, не насильничали, соблюдая порядок, обещанный боярином.
Если попытаться как-то описать те времена, что наступили в Дерпте, (которому, кстати, московиты первым делом вернули правильное, по их разумению, имя Юрьев, в честь глубоко почитаемого на Руси князя Ярослава Мудрого, (в крещении Юрия), который по преданию сам основал этот город), то все сводилось к одним лишь слухам и ожиданиям оправдаются ли они.
Так, (по слухам!), что-то оживилось в Ордене, и это тут же отразилось на поведении русских. Недолго раздумывая, князь Шуйский приказал собрать всех городских бюргеров, способных, по мнению московитов носить оружие, а значит способных помочь врагу нанести удар в спину, и осенью 1558 года вывезти всех во Псков. Город опять наполнился женским плачем. Куда ведут? Надолго? Навсегда? На смерть, на казни? Кормить будут или заморят голодом? Одни слухи ужаснее других.
Веттермана, как настоятеля собора и как человека преклонных годов не тронули. Напротив, сам боярин наместник Петр Иванович снизошел до разговора с ним, вызвал под караулом в епископский замок. Воевода был милостив, просил успокоить семейства, что отцы уводились во Псков не навечно, а лишь до прояснения потуг Ордена.
Бюргеров и правда отпустили, когда выяснилось что собранное Орденом крестьянское ополчение разбежалось, воевать же одними рыцарями магистр не решился.
На следующий год история повторилась, однако, Шуйский посчитал накладным для казны отправлять бюргеров снова во Псков, поэтому приказал собрать всех в ратуше и там взять под караул. Зато теперь жены и дети могли приходить, переговариваться с мужьями, передавать в окна что-то из съестного. Сторожа смотрели на все сквозь пальцы.
Однако Веттерман был весьма огорчен тем, что в начале 1559 года, незадолго до праздника Введения Девы Марии в храм московиты схватили по какому-то нелепому, вздорному обвинению Тиммануса Браккеля – капеллана его собора, занимавшегося приходом из местных ливонских крестьян – «не немцев» и, заковав в железо, отправили в Москву. Браккель прибыл в Дерпт после учебы в Виттенберге за пару лет до начала войны и был отличным помощником настоятелю, но отличался чрезмерной вспыльчивостью, горячностью, которая, возможно, его и сгубила. Веттерман пытался просить за капеллана, но наместник, вновь благосклонно приняв его, обвинил Браккеля в непочтительном обращении с кем-то из родовитых московитов и менять свое решение отказался. Помимо потери доброго проповедника на плечи настоятеля ложилась теперь и забота о его жене Анне фон Регенберг, которую Тимманус вывез из Вестфалии. Хвала Господу, Браккеля не долго держали в заточении, он получил право читать проповеди среди проживавших в Москве лютеран, количество которых постоянно увеличивалось – война-то продолжалась. В 1561-м памятном году, когда в плен к московитам попал сам магистр Ордена Фюрстенберг, Тиммануса отпустили служить в Нарву, которая теперь тоже была русским городом. Он прислал Веттерману восторженное письмо, где называл свою жизнь в Москве Creutz Schule , сравнивал ее со злоключениями Ионы в Ниневии и Иосифа в Египте, благодарил за заботу о жене и просил способствовать ее приезду в Нарву, что настоятель очень быстро организовал через одного очень ловкого молодого человека, ровесника дочери Веттермана – Франца Ниенштедта , к великой радости Анны, обретшей, наконец, мужа.
Франц Ниенштедт был, действительно, примечательным молодым человеком, у которого ясно проглядывало значительное будущее. Во-первых, он приходился зятем (младшим братом жены) бургомистру Дерпта господину Детмару Мейеру и пользовался его безграничным доверием. В бытность епископа Германа, был вхож и к последнему, и даже, по его собственным рассказам, участвовал в сборе денег для выплаты пресловутого долга великому князю Иоанну. Но собрали тогда слишком мало, это вызвало вспышку гнева правителя Московии, посчитавшего себя оскорбленным, что и привело к печальным последствиям. Впрочем, молодой человек любил прихвастнуть, покрасоваться, возможно, приврать.
Тот же Франц давно и доверительно советовал Веттерману отправить Элизабет в Ригу, где у него имелись обширные связи.
– Такую девушку примут в любом благородном семействе и сочтут за честь оказать помощь настоятелю одного из величайших христианских соборов. Взять хотя бы семейство купца Крумгаузена! Вы же видите, господин магистр, что здесь совсем не безопасное место для столь юной особы.
Но Веттерман пока не соглашался, хотя в душе понимал, или даже предчувствовал, что отъезд Элизабет скорее всего неминуем.
После боярина Петра Шуйского наместником в Юрьев-Дерпт прибыл бывший любимчик московского властителя князь Андрей Курбский. Порядки в городе остались прежними, но все поговаривали (опять слухи!) о верной опале Курбского, что означало не просто немилость государя Иоанна, временную отставку или наказание за проступок, а нечто гораздо серьезнее. Люди свободно перемещались по городу, оживилась торговля, при этом объявилось значительное количество псковских, новгородских и московских купцов, когда-то полностью изгнанных из Дерпта. Веттерман с дочерью уже давно вернулись в свой дом на Рыцарской улице. Он, конечно, значительно пострадал от постоя московитских ратников, заселившихся в него при занятии города, ибо дом выглядел так, как будто его бросили хозяева, но наместник Шуйский по просьбе Веттермана приказал немедленно освободить помещения, а прихожане помогли своему настоятелю навести порядок. Безусловно, кое-что было утрачено безвозвратно – солдаты есть солдаты, но само возвращение в привычные стены стало праздником. Элизабет теперь позволялось в сопровождении служанки навещать подруг, да и они заглядывали в дом пастора.
Встретился Иоганн и с новым наместником. Интересный оказался собеседник. Курбский был крупным мужчиной лет сорока, несколько высокомерным в общении. За ним тянулся шлейф славы не только любимца великого князя, (правда, опального ныне), но и опытного воеводы, искусного в сражениях и, главное, чрезвычайно образованного по тем временам человека. Князь Андрей Михайлович по памяти зачитывал на латыни отрывки из сочинений флорентийца Макиавелли о том, как должен править мудрый государь. Из этого Веттерман сделал вывод, что во многом новый наместник был не согласен с великим князем Иоанном, многое не одобрял, подчеркивал, что царем попираются древние боярские и княжеские права, упомянув даже старинный обычай и право отъезда вассала, если не хочешь служить своему сюзерену, ссылался на схожие обычаи, действующие в других странах. Называл Московию отсталой в образовании, погрязшей в молитвенном мракобесии. А когда прозвучала фраза: «Об уме государя судят по тем людям, которых он выбирает себе в советники», стало понятно, насколько Курбский уязвлен своей опалой. Пастор остерегся вступать в диспут с наместником, в основном отмалчивался или вставлял какие-то реплики, по которым определить одобряет ли он рассуждения князя, а заодно и сочинения Макиавелли или нет, судить было затруднительно. Но Курбского это и не интересовало. Казалось, князю необходимо было перед кем-то выговорится, в том числе и о своих «обидах», щегольнуть знанием языков – с Веттерманом он разговаривал исключительно на латыни или немецком.
Все стремительно изменилось после неожиданного побега Курбского на Литву. Город замер в ожидании скорого царского гнева, который мог обрушиться на всех без разбора. Помимо этого пришло известие, что московиты потерпели сокрушительное поражение в битве с литовцами на реке Уле, при этом погиб прежний наместник воевода Петр Шуйский. А изменивший царю Иоанну Курбский сразу выступил вместе с литовцами против Великих Лук.
Веттерман понял, каким бы тяжелым для него не было это решение – пора отправлять Элизабет в Ригу. Шустрый Франц Ниенштедт тут же пристроил девушку к ближайшему обозу, направляющемуся в Ливонию, снабдил всеми необходимыми сопроводительными бумагами и рекомендательными письмами. Пастору также пришлось написать прощение господину Крумхузену, в семье которого должна была теперь жить Элизабет. Веттерман собрал все имеющиеся у него средства и отдал дочери. Элизабет надолго повисла на шее у отца, рыдая о предстоящей разлуке и лежащей впереди общей неизвестности. Иоганн тоже едва сдерживал слезы, успокаивающе поглаживая округлые девичьи плечи, иногда легонько похлопывая по спине. У самого глаза были на мокром месте, но лишь когда Элизабет уселась в повозку, помахала в последний раз рукой отцу, обоз тронулся на выезд из города, Веттерман больше не смог сдерживаться и, рыдая, побрел в окончательно опустевший дом.
А далее на всех опустилась черное облако опричнины. Сразу после бегства Курбского в Юрьев прибыл новый наместник боярин Михаил Воронцов. Осенью 1566 года из-за подозрений в неблагонадежности жителей большинству из них было приказано покинуть город и переселиться в Московию. Веттерман, как настоятель собора, по-прежнему уважаемый наместником мог присоединиться к нескольким бюргерам, пользовавшимся доверием власти, а потому оставленных на месте, в числе которых, конечно, оказался и пронырливый Франц Ниенштедт. Но пастор предпочел разделить судьбу своих прихожан и отправился с ними в дальний, полный опасностей путь. Отличное время для размышлений!
Во Пскове от переселенцев постарались отделаться, быстренько переправив дальше, в Москву. Столица тоже пребывала в растерянности в связи с нововведениями великого князя, разделом государства на опричнину и земщину, бесчисленными выселениями одних хозяев и заселением дворов, усадеб, угодий новыми владельцами, (переезжали целые улицы), публичными казнями, постоянными объявлениями о чьей-то опале, и бесконечными перемещениями самого Иоанна между Александровской слободой и Москвой. Выходцев из Юрьева поселили на Болвановке, там же Веттерману удалось организовать лютеранскую общину, к которой присоединились и другие немцы, проживавшие на Бронной, Покровке, в Наливках, оставшиеся без окормления после отъезда капеллана Тиммануса Бракеля в Нарву. Появлялись и знакомые Иоганну прежде лица – бывший фогт из Дерпта Эларт Крузе и Каспар Эльферфельд – советник последнего епископа Германа, благополучно скончавшегося в Москве в 1563 г. Крузе еще в самом начале Ливонской войны решил было попробовать себя на военном поприще, но тут же угодил в плен. Фактически все они были когда-то пленниками великого князя, но за годы пребывания в Москве добились многого. Во вновь учрежденной царем Иоанном опричнине требовались и иноземцы, дабы следить за порядками в ливонских землях.