Проклятие ульфхеднара
Шрифт:
— Ну, раз всё известно, то, думаю, Ингольв, некогда нам тут рассиживаться. Дорога оттаивает, надо в путь собираться, пока хворь и досюда не добралась, — он махнул рукой, подзывая его и добавил тихо, когда тот наклонился к нему: — На поместье здешнее мы с Асвейг наложим зачарование хитрое. Никому ничто угрожать не будет.
— Поможет? — тот недоверчиво прищурился.
— А как же, — хмыкнул великан. — От самого злобного сейда оградиться можно, если знать о нём.
— Только это другой сейд будет, — без особой радости уточнила Асвейг.
— Ничего, — Эльдьярн хлопнул себя по коленям, вставая. — Мы скоро вернёмся и снимем его. А ты, Ингольв, отправь человека к ярлу. Нехорошо это, предупредить его надо. Пусть с земель этих пока уедут. Подальше. Переждать надо.
Долгих сборов не случилось. Хельга хоть не обрадовалась отъезду Ингольва, но хвататься за его рубаху и уговаривать остаться не стала. Да он и не ждал. Так уж вышло, что, чем дальше, тем более чужими они становились друг другу, тем паче и раньше не слишком знакомы были.
Женщины приготовили в дорогу снедь, а Эльдьярн с Асвейг накануне ночью, пока никто не знал, не видел, сотворили, ведомо, какое-то заклятие. Втайне от остальных, чтобы не тревожить тех попусту. Вряд ли кто-то будет чувствовать себя спокойно, зная, что опутывают его нити колдовства, не вредного, но незримого и оттого всё равно страшного. Сказали только поутру, чтобы никто не смел бояться и покидать поместье. Сейчас не то время, чтобы бросать всё из-за страха.
— Ты, Лейви, за старшего остаёшься, — Ингольв хлопнул побратима по плечу напоследок, когда все вышли провожать путников в дорогу. — Отправь людей к ярлу. Предупреди о напасти. Ведомо, он ещё не знает ни о чём.
Тот улыбнулся как-то невесело.
— Отправить-то я отправлю. Только не принесёт все это добра нам. И твой отъезд, — он коротко посмотрел на Змея, который стоял тут же, недалеко, ожидая возможности попрощаться. — Но если вам удастся справиться с этой напастью, то ты считай, уже ярл. И тебе даже не придётся вызывать Хаки на тинг, чтобы занять его место.
Ингольв покачал головой.
— Всё может случиться. Там видно станет.
После и Блефиди обнял его, крепко постучав по спине. Ничего говорить не стал, но и его, видно, отъезд друга не радовал. Одно можно было сказать точно: что Хельга без присмотра не останется. Да как бы тот присмотр ему боком не вышел. Ингольв прислушался к себе и вдруг понял, что это его совсем не тревожит.
Выехали за ворота, когда утренняя заря уже разгоралась вовсю. На дороге стояли лужи от талого снега, небо, согретое первым весенним теплом, отражалось в них, делало голубыми, точно родники. Наверняка, морозы ещё будут, но больше по ночам. А сейчас можно было порадоваться тому, что эту нелёгкую зиму они все пережили. Осталось только справиться с сейдом хитроумного Фадира, который не преминул лишний раз показать себя тем ещё подлюгой.
Как скрылось из вида поместье, пустили коней рысью: до вечера мелькал ещё среди сосен, которыми порос крутой берег, хвост фьорда. А там исчез, потонул в другом море — сплошь из вечнозелёных хвойных крон и серых, безлистных — дубов, ясеней и осин.
И подумать только: время, кажется, прошло немного с того мига, как ворвался на двор посыльный с дурными вестями, а ведь каждый миг, каждый день, что они будут ехать до нужного одаля, будут умирать люди только потому, что Фадир боялся открытых сражений. Ничем иным его поступок объяснить было нельзя.
Ехать старались быстро, как позволяла раскисшая в оттепель дорога, грязь которой лошади проваливались порой по самые бабки. Скоро все ноги до колен и даже низ плаща оказался забрызган вездесущей глинистой жижей. Но все торопились. Как могли. Устраивали только недолгие привалы днём и короткие ночёвки: разлёживаться не позволяла промозглость, от которой, кажется, даже кости стыли, да и понимание того, что каждое промедление стоит кому-то жизни. Впрочем, и в попадающиеся на пути одали, старались не заезжать без острой на то надобности. Но в некоторые заглядывали — и повсюду виделись следы несущейся по этим землям хвори: взрослых мужчин почти нигде не осталось. А многие женщины, претерпевая постигшее их горе, собирались просто покидать свои дома. Здесь их больше не ждало ничего хорошего: после самой трудной из всех зимы и смерти мужей, сыновей, отцов. В каждом одале Эльдьярн вместе с Асвейг искали следы злого сейда — и неизменно находили. Но то не были источники: только своеобразные отметки, по котором, точно по маякам в темноте, должно было растекаться тёмному колдовству. Оно не пропускало ни одного дома, выкашивая жизни, словно обезумевший жнец.
Это было страшно: видеть будто бы лишенные силы и опоры поместья и целые хуторы. Оттого свернуть шею Фадиру поскорей хотелось с каждым днём всё сильнее.
На третий день весна, которая будто поманила взмахом солнечно-жёлтого платка, от которого веяло теплом, снова осерчала. Снова потащились несметной ратью тяжёлые облака по небу, засвистели ветры, от которых продирало ознобом. И очередная ночь после показалась едва не зимней. Даже редкий снег посыпал, застревая в ветвях тощего осинника, в котором довелось нынче укрыться. Эльдьярн только поужинав, завалился спать, укутавшись шерстяным одеялом едва не до носа: лишь рыжая борода торчать осталась. Так в плаще и лёг. А иначе точно околеть можно.
Асвейг укладывалась долго. Всё ворочалась, ища положение, в котором было бы удобнее и теплее на твёрдой, хоть и укрытой толстым войлоком и шкурами, земле. Ингольв наблюдал за ней исподволь, готовя на ночь костёр, чтобы хватило подольше: а то ведь как гаснуть начнёт, выбираться наружу, чтобы поддержать его, будет совсем не охота. Наконец правильно уложив ветки — чтобы горело хорошо и тепла рождало достаточно — Ингольв задумался и о своей лежанке.
— Постой, не вертись, — буркнул Асвейг.
Та замерла от тихого его голоса, повернулась, глядя вопросительно. А он подхватив свой войлок, все одеяла и шкуры, что у него были, подошёл и начал раскладывать их прямо у неё под боком.
— Ты чего это? — девушка нахмурилась и отодвинулась даже, когда он улёгся рядом. — А ну, уйди!
Но Ингольв лишь молча протянул руку и, обхватив её за талию, притянул к себе: спиной к груди. Стиснул крепче, когда Асвейг дёрнулась.
— Грейся давай, — шепнул в макушку, пахнущую дождём и почему-то немного — хвоей. — Не трону я тебя.
Девушка тихо фыркнула. Ещё немного поелозила, а после внезапно заснула. Да так крепко, что даже не почувствовала, как Ингольв, дотянувшись, осторожно коснулся губами её виска.
Показалось, первую ночь из множества тех, что случились с осени, он спал так, как должно. Спокойно, без тревожных сновидений, с женщиной, близости которой требовало не только тело, но и душа.
Понятное дело, Эльдьярн, проснувшись поутру раньше всех, оказался недоволен тем, что увидел. Но, кроме сварливого вида, ничем этого не выдал. И слова упрёка не сказал Ингольву, ничем не отчитал Асвейг, которая, пробудившись, спешно от того отпрыгнула, будто он тайком ночью подобрался, а она и не знала ничего.