Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания
Шрифт:
Она поспешно прижала их как можно плотнее, радуясь, что никто не видит, и медленно побрела к дверям, глядя себе под ноги, так что чуть не прошла мимо Баллантайна, стоящего в проеме.
— Неужели воины Данстейна предлагают нам помощь? — он усмехнулся углом рта, и в его глазах промелькнуло несколько выражений, но все не особенно радостные.
— Не задаром. Им нужна хвалебная песнь для своего конунга.
— И что ты собираешься делать?
— Пойду сочинять, — она пожала плечами. — Полагаю, на голодный желудок она получится особенно вдохновенной.
— Вполне достойное занятие на всю ночь,
—
— Я думаю, мы оба правы, Гвендолен.
Эбер наполовину отвернулся, и она могла сколько угодно смотреть на его профиль. "Ты будешь теперь только моим. Навсегда. Вот странно — раньше я и мечтать не могла об этом. А сейчас оно сбывается само собой. Разве стоит ненавидеть Гарана, раз из-за него случилось такое счастье? Ты научишься любить меня, хотя бы так, как ты можешь. Я буду веселой, печальной, гордой, нежной, каждый день разной, чтобы тебе никогда не стало скучно со мной. Я буду твоим отражением и твоей противоположностью. Ты сам забудешь, как когда-то мог жить без меня".
Гвендолен спрятала лицо и поспешно взбежала по ступенькам, чтобы никто, даже Эбер, не видел, как засверкали ее глаза. Но на верхней площадке застыл Алларий, словно никуда не уходил, и в обращенном на Гвендолен взгляде светилось что-то похожее на понимание, или по крайней мере на легкое сочувствие.
— Дева крылатая сделала также свой выбор дороги, — провозгласил он, неожиданно подмигнув. — Сила желанья ее такова, что спасется любой, даже тот, кто спастись не стремится особо.
Наверно, в середине ночи Гвендолен все-таки задремала, свернувшись в некое подобие кокона под лестницей — положив подбородок на колени и обхватив себя освобожденными, пусть ненадолго. крыльями. Некоторое время она честно боролась с приходящими в голову строчками, пытаясь отобрать самые чеканные, но не находя. Видимо, истории про скальдов, выкупавших свои головы сложенными за ночь стихами, были красивым преувеличением. Или же древним конунгам было безразлично, что перед ними городили, лишь бы отдаленно походило на хвалебную песнь. Гвендолен сотню раз пожалела о своем опрометчивом обещании потратить ночь на сочинения. На сто первый раз она ткнулась носом в колени. На сто второй долго терла руками глаза, ничего не добившись, кроме ощущения, что сунула лицо в песок. На сто третий она прижалась щекой к грубой ткани штанов и блаженно улыбнулась. Но спала она неспокойно — крылья постоянно вздрагивали, то ли стремясь унести ее подальше, то ли укрыть. Сон был наполнен мельканием теней и посторонними звуками — шагами, стуком, шепотом, окриками и шелестом. И когда два голоса над головой зазвучали особенно четко, Гвендолен не сразу осознала, что не спит.
— Так ли ты полон решимости выведать тайну? Нет ли страха в душе, одиноко стремяшейся к знанью? Видишь, позвал я тебя одного на беседу ночную. Думал ли ты, почему, иль не мучит тебя любопытство?
— Я все время думаю только об одном, — голос Логана, обычно по-мальчишески звонкий и ясный, звучал сдавленно. — О ней… о Чаше. Алларий, она в самом деле существует?
— Не усомнился ты в силах своих и уменьях ни разу. Что же ты столь не уверен в источнике силы?
— Нет, я верю! Я уверен! — послышался глухой
— Легкую правку внести мне позволь, о сын Дарста. Вашим не стал бы я звать путь познания этого мира, что отныне проделать тебе предстоит в одиночку.
— В одиночку? Почему? А мои… друзья?
Логан чуть запнулся, и в голосе Аллария позвучала снисходительная насмешка:
— Знаешь ты сам, что на время лишь ваши дороги скрестились. Только один может Чашей владеть и постичь существо мирозданья. Среди вас четверых ты единственный к роли великой пригоден.
— Наверно… да. Но что будет с ними?
— Стоит ли думать об этом, когда пред тобой тайна мира раскрыться готова? Скоро будешь ты знать обо всем, что на этой земле происходит, что случится еще, и чему суждено никогда не возникнуть. Но в душе укрепится твоей безразличье — платить должен каждый за знанья.
На несколько мгновений воцарилась тишина, во время которой Гвендолен окончательно проснулась, но остерегалась пошевелиться — что-то ей подсказывало, будто оба собеседника не обрадуются, обнаружив непрошенного свидетеля.
— Хорошо, — глухо произнес Логан. — Я понимаю. Что я должен делать?
— В первую очередь дать мне согласье свое, о сын Дарста. Будешь ли ты выполнять все мои указанья, чтобы бесстрашно достигнуть источника знаний?
— Да…Но Алларий, подожди… — голос Логана сделался умоляющим. — Ты, наверно. видишь меня насквозь, ты давно понял, что я ищу сущность этого мира так, как многие ищут женской любви или золота… Но я не могу так сразу… ладно этот скрытный круаханский чиновник… но с Дагди мы пять лет укрывались одним плащом, когда шел дождь… и эта крылатая девочка — в ней столько непонятной силы, что мне иногда кажется, будто она единственная знает о смысле жизни. Дай мне подумать.
— Круаханский чиновник наденет венец султаната иль погибнет при штурме дворца — он судьбу свою выбрал. Гвендолен Антарей согласилась уехать в пустыню, затерявшись навеки в песках вместе с тем, кого любит. Каждый должен на путь, по которому двигаться хочет, сам вставать без оглядки — поверь, что наш мир так устроен.
— Мне надо подумать, — упрямо повторил Логан дрогнувшим голосом. — Я почти согласен, Алларий, я готов, но все-таки… дай мне подумать.
— До восхода не более часа осталось — не хватит для долгих раздумий. Хорошо, поразмыслить ты можешь, но я жду ответ до рассвета.
Логан ничего не сказал вслед удаляюшимся шагам. А может, ушел сам? Гвендолен не решалась выглянуть, только плотнее завернулась в крылья и закрыла глаза по детской привычке — если я сама себя не вижу, значит, я хорошо спряталась. Сидеть спокойно для нее всегда было очень трудно, поэтому Гвендолен начала считать про себя — вначале по-вандерски, потому что это было логичным продолжением ее сочинений, потом по-круахански, потому что давно решила именно этот язык считать своим. На цифре "тридцать" она уже летела над серебристыми горами, поворачивая на запад, навстречу луне — любимый сон всех крылатых, предвещавший им удачу, и была уверена, что потоки прохладного ветра под крыльями — это явь, а странный разговор на лестнице ей приснился.