Проклятие виселицы
Шрифт:
— Значит, готов лгать ради той девчонки, — ухмыльнулся Тальбот. — Хорошенькая?
— Я стану лгать ради спасения жизни, — огрызнулся Раф. — И нам обоим известно, что не в первый раз, верно?
Странные существа эти смертные. Цепляются за жизнь, даже если вся она — только боль и страдание, но готовы отдать эту жизнь за одно только слово, за идею или даже за флаг. Волки мочатся, помечая свою территорию. Учуяв вонь чужой стаи, они тут же убираются прочь. Зачем рисковать в бою, где тебя могут искалечить или убить? Но люди
У каждой стороны свой резон. И кто же храбрец, кто предатель? Решайте сами, мы, мандрагоры, никогда не делаем выбора. Мы просто даём и тем и другим то, чего так страстно жаждут сердца — иллюзию славной смерти, которую эти несчастные глупцы считают бессмертием.
Не верите? Позвольте я покажу. Два старых солдата бок о бок лежат на холме и видят, как в бухте качается на волнах маленький корабль. Моряки с корабля смотрят не берег. И все они ждут, когда благословенная темнота укроет своим плащом их жалкие маленькие делишки. Но солнце не станет спешить ради прихоти людей.
Когг покачивался на якоре в волнах начинающегося прилива. Сгорбившись под зубчатой надстройкой на юте, Фарамонд дрожал на холодном ветру. Свет дня над болотами Норфолка угасал, а ветер усиливался. Хотя песчаный остров у Ярмута укрывал корабль от огромных океанских волн, на якоре качка казалась ещё сильнее. Три реки несли свои воды в этот залив, а морской прилив противостоял им, создавая водовороты, которые ощущались куда тяжелей, чем морские. Фарамонд пытался подвинуться, отвернуться от ветра, несущего прямо в лицо дым древесного угля и вонь маринованной свинины. Но он не мог покинуть убежище в тени корабельной кормы, и потому лишь натягивал плащ, прикрывая им нос и рот для защиты от тошнотворного запаха.
Как только "Святая Катарина" вошла в зону видимости с английского берега, пятерым французам пришлось проводить дневные часы, скрючившись под башней корабельной надстройки на корме, скрываясь от взглядов. Хотя французы и были одеты в тонкие залатанные рубахи моряков, но двигались по кренящейся палубе шатаясь, как новорожденные телята. Любой случайный наблюдатель мог догадаться, что они непривычны к жизни на море.
Капитан с руганью проталкивался через сбившихся в кучу людей, чтобы вынуть моток верёвки.
— Сколько нам ещё здесь сидеть? — возмущённо проворчал один.
Капитан схватил его за плечо.
— Я тебе говорил — держи рот на замке. Звук разносится по воде. — Он прищурился, глядя на горизонт, где бледное солнце уже погружалось в волны. — Знак подадут не скоро, они не рискнут пересекать открытую воду до темноты. Так что лучше ложитесь спать — потом глаз не сомкнете. Когда выдвинетесь, голова решит, что вам веки отрезали.
Другой человек схватил его за рубашку и прошептал:
— Они сегодня появятся, ты уверен?
— Да уж лучше бы этим мерзавцам появиться. Я не стану тут долго торчать
Глаза человека тревожно сузились:
— Но если им что-то помешает...
— Они будут здесь, — твердо, будто успокаивая ребенка, сказал капитан. — У них везде наблюдатели, и они не рискнут держать нас здесь дольше, чем нужно.
Он выбрался и быстро зашагал к носу, словно старался держаться как можно дальше от своих нежеланных пассажиров.
Французы закрыли глаза, но Фарамонд знал — они не смогут уснуть, как и он сам. И причина не в скованности их онемевших тел, не в жёстких досках и холоде — видит Бог, эти люди привычны к худшему. Нет, им не давала покоя боязнь того, что могло случиться в ближайшие несколько часов, дней и недель. Во время плавания у них было достаточно времени об этом подумать и как следует представить — что может стать с тем, кого схватят враги в чужой земле. Подойдёшь не к тому человеку или выдашь себя неосторожным словом — и смерть покажется тебе благом.
Недаром король Иоанн Анжуйский стал повсюду известен как худший из всего их дьявольского отродья. Во Франции распространился слух, будто Иоанн приказал Хьюберту де Бургу кастрировать своего шестнадцатилетнего племянника Артура, законного наследника анжуйского трона, выколоть ему глаза, заковать в кандалы в подземелье замка Фалез и заморить голодом. А когда Хьюберт отказался, Иоанн забрал мальчика в свой замок в Руане и держал в заключении. Ночью на Пасху, опьянев после ужина, он своими руками убил племянника и, привязав к телу тяжёлый камень, бросил его в Сену.
Человек, который мог так жестоко убить собственного родственника, способен придумать для французского шпиона столь изысканную пытку, прежде чем смерть милосердно не освободит его жертву, что это просто за гранью человеческого воображения. И разве жизни самого Фарамонда и его спутников не зависели теперь от этих чужаков, чья верность очень сомнительна, ведь они изменяли своему королю? Вчера человек на твоей стороне, а завтра может с лёгкостью предать. Некоторым людям так же легко сменить убеждения, как птице направление полёта.
Однако, как говорил сам Фарамонд, изо всех сил стараясь успокоить рыдающую жену, это просто война, дворянство намерено свергнуть злобного тирана, которого осудил даже Папа. Человек, избавивший мир от врага Господа и святой матери-церкви, короля Иоанна, получит папское благословение. Конечно, понтифик высказался далеко не так определённо, но всем было понятно его мнение — любого, кто поможет свергнуть злодея, благословит сам Бог.
Лёжа без сна на качающемся корабле и борясь с постоянно подступающими рвотными позывами, Фарамонд повторял эти слова. Бог на их стороне. Теперь, страдая от страха перед тем, что принесут ближайшие часы, он снова пытался напоминать себе об этом, но понимал — это всего лишь слова. Не в силах убедить себя, что выполнить богоугодное дело так просто, как говорил другим, дрожа от холода, он мог думать лишь о том, как их схватят, станут издеваться, подвергнут пыткам, а потом...