Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди
Шрифт:
Погруженный в невеселые думы, Емельян поначалу не заметил младшего собрата. Новосильцева же вовсе не было на месте.
– Куда хозяин-то запропастился, – поинтересовался Княжич.
– За казной поехал к Шуйскому, да что-то задерживается. Наверное, отправился по сотням деньги раздавать, – не отрывая взгляда от пламени светильника, тихо промолвил атаман.
– Даже так, – усмехнулся Ванька. – Что ж, за сереброто помирать станичникам куда понятней и привычнее, чем по прихоти московского царя. Ничего не скажешь, не обделил господь умом Петра Ивановича.
Услышав явную издевку в его словах, Чуб наконецто отвернулся от светильника и одарил Ивана тяжелым, изучающим взглядом. По задорному выражению лица хорунжего он сразу понял, что тот снова совершил какое-то граничащее с безрассудством геройство, а поэтому строго вопросил:
– Все никак не уймешься? Опять кудрявую башку свою к черту в пасть совал? – и, не дожидаясь ответа, добавил: – Разум твой и особенно чутье звериное могут завтра куда больше, чем отвага, пригодиться.
Пропустив нравоучение Емельяна мимо ушей, Ванька деловито уточнил:
– Так значит, завтра выступаем. Когда и с кем?
– На рассвете. Пойдем мы, полк Барятинского да половина дворянского ополчения. Скрытно на тот берег переправимся и на поляков внезапно нападем. Надо шляхтичей врасплох застать, чтоб они со сна еще очухаться не успели.
– Да он что, совсем ополоумел, ваш воевода? Одною легкой конницей без пушек вдвое большее рыцарское войско атаковать задумал. Мне б такое даже спьяну в голову не пришло, – возмутился Княжич. Усевшись рядом с атаманом, он продолжил костерить Петра Ивановича, яростно сверкая своими пестрыми очами. – О какой, к чертям собачьим, скрытности вы речь ведете! Сегодня пушкарей сопровождали, так не успели те заряды заложить, как польские дозоры нас заметили, а Шуйский хочет многотысячное войско незаметно в одно утро переправить!
– Ты на меня, Ванька, не покрикивай и глазищами не зыркай, я тебе не девка несговорчивая. А воевода мой такой же, как и твой, – осадил Ивана Чуб и, тяжело вздохнув, уже спокойнее добавил: – Поздно теперь артачиться, надобно приказ исполнять. Ступай, готовь казаков к бою.
– А чего их готовить, и так уж все и ко всему давно готовы. Одно осталось – чистые рубахи надеть, чтоб на страшный суд предстать не стыдно было, – вновь вспылил Иван, направляясь к выходу.
– Постой, – раздался вслед ему торжественно-суровый оклик Емельяна. Поднявшись со скамьи, Чуб подошел к хорунжему, положил ладонь на его курчавый затылок и проникновенно вымолвил: – Не время нам с тобою ссориться. Оба мы немало стараний приложили, чтоб станичники в царево войско пошли. Придется вместе и ответ держать пред богом да людьми.
Немного помолчав, Емельян голосом, не терпящим каких-либо возражений, приказал:
– Если завтра меня убьют, начальство над полком ты примешь. Не Кондрат, не Тимофей, а именно ты. Я обо всем уже распорядился. А теперь иди, хочу с самим собой побыть наедине, – и чуть не силой выпроводил Ваньку из шатра.
21
Новосильцев пробудился с восходом солнца. Сев в постели и не увидев Емельяна, он очень удивился – последние два дня тот ночевал в его обители.
Вчера, когда Дмитрий Михайлович воротился после раздачи казакам денежного жалования, Чуб уже погасил огонь и лежал на скамье. Томимый волнением пред предстоящим боем князь попытался с ним заговорить, но атаман притворно сонным голосом промолвил:
– Спать ложитесь, ваша светлость, перед сражением надо непременно выспаться, – и даже всхрапнул, хотя казалось, что он не спит, а лишь лежит с закрытыми глазами.
Поспешно облачившись в доспехи, царев посланник выбежал из шатра и грозно крикнул уже стоящим возле оседланных коней охранникам:
– Почему не разбудили?
– Атаман не велел. Так и сказал, мол, не тревожь его светлость, а как проснется – пусть к воеводе отправляется, – пояснил начальник стражи.
– И давно ушли? – растерянно спросил Новосильцев, глядя на опустевший казачий стан.
– Да с час назад. Всей разбойною ватагой подались к переправе, никого здесь не осталось.
Вскочив в седло, князь Дмитрий помчался к реке. Когда он наконец-то добрался до моста, то увидел, что большая часть конницы, назначенной в набег на ляхов, уже перешла на ту сторону. Пробираясь сквозь столпившихся у берега стрельцов, Дмитрий Михайлович столкнулся с Барятинским.
– Никак, от варнаков своих отстал, – насмешливо сказал полковник. – Не печалься, догонишь, они только что прошли. Вон, кажись, их атаман с этим, как его, который пленника доставил, на косогоре маячат.
Перебравшись через реку по как попало сшитому из бревен настилу, Новосильцев направился к указанным Барятинским всадникам. То и вправду были Ванька с Емельяном.
Дмитрий Михайлович хотел было упрекнуть их за то, что бросили его, но, почуяв на себе отрешенный взгляд атамана и откровенно злобный Княжича, умолк, растерянно взирая на друзей.
– Зря ты, князь, сюда пожаловал. Тебе бы лучше с воеводой, возле пушек быть, – раздраженно изрек хорунжий, указав на реку. Новосильцев оглянулся и сразу понял причину Ванькиной озлобленности. Шуйский не дал пушек атакующим католиков полкам, а установил орудия вдоль берега, опасаясь ответного удара Батория.
Потупив взор, князь Дмитрий тихо, но уверенно промолвил:
– Нет, я с вами, – и встал рядом с атаманом, в волнении своем не заметив, как одобрительно кивнул Емельян и улыбнулся Ванька.
Продолжая прерванный появлением князя разговор, Чуб снова обратился к Княжичу:
– А поляков-то не видать, даст бог, и впрямь их полусонными накроем.
Тот с сожалением взглянул на атамана и, еле сдерживая злость, ответил:
– Хоть сам себя-то не обманывай. Погоди, вот рассеется туман – наглядишься на них досыта. В том и вся беда, что католики дозоры даже сняли. Наверняка все силы к лагерю стянули, да, как мы, для атаки выстраиваются.
Привстав на стременах, он посмотрел по сторонам и с тревогой в голосе добавил: