Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II

Предлагаемая автором тема посвящена попытке ответить на вопросы: почему неорганичное, чужеродное для российской истории политическое течение почти сто лет назад одержало верх над всеми своими оппонентами? Каковы его истоки? Почему оно смогло в течение длительного времени быть господствующим в общественной жизни самодержавной России, сам дух которой, казалось бы, был смертелен для такой политической проказы, как социализм?! Почему вплоть до сегодняшнего дня это течение именуется освободительным, хотя с его торжеством на одной шестой части суши превалировали процессы противоположного характера?

В условиях большевистско-коммунистической

диктатуры ответы на эти вопросы носили односторонний, субъективный характер, ибо гуманитарные науки были служанками господствующей идеологии, а любители истины подпадали под недремлющее око «искусствоведов в штатском». Чему в немалой степени способствовал и сам «гуманитарный» официоз.

Сегодня условия для поиска объективной истины стали более адекватны, что дает возможность наше предшествующее двухсотлетие препарировать аппаратом науки, а не идеологии. Забвение этого принципа было не последней причиной падения, казалось бы, вечно живого советского Мафусаила. Поэтому, чтобы не повторить ошибок большевистско-коммунистического агитпропа, необходима подлинная картина России вчерашней, что позволит нам строить ее более благоприятное настоящее и будущее.

Автор и пытался внести свою лепту в написание такой картины. Преуспел ли он в этом – судить читателю.

Николай I оставил после себя тяжелое наследство – еще продолжалась Крымская война, истощающая людские ресурсы и сеющая всеобщее недовольство, подрывающая международный авторитет России. Всю первую половину ХIХ века (и вообще до Февральской революции 1917 года) романовская династия проводила международную политику, зачастую противоположную как ей самой, так и интересам России. Добровольно взятые на себя российской короной обязательства по Священному союзу во имя спасения изживших себя европейских монархий, спасение в 1849 году империи Габсбургов, отплативших черной неблагодарностью во время Крымской войны, тридцатилетняя Кавказская война основательно расшатали экономику и финансы страны. Отягощали общество и самые тяжелые гири – крепостническая система и самодержавие.

Яркую характеристику николаевского наследства дал наиболее вдумчивый и проницательный цензор ХIХ века А. В. Никитенко: «Администрация в хаосе, нравственное чувство подавлено, умственное развитие остановлено, беззаконие и воровство выросли до чудовищных размеров. Все это плод презрения к истине и слепой варварской веры в одну материальную силу… Воровство, поверхностность, ложь и беззаконие – наши главные общественные раны» (Никитенко А. В. Дневник в трех томах. М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1955. Т. 1. С. 421, 431). Написано как про сегодняшний день! Разве общественные раны современного российского бытия – всеобщая продажность чиновничества, разгул преступности, коррупции, лжи и лицемерия, воровства и тому подобных цветов зла – не стали еще более зияющими?! Наличествует и еще более мерзкое явление – в николаевской России верхи Родиной не торговали, то есть в государственной измене уличены не были. Сегодня – это их хлеб насущный. Поневоле согласишься с Чаадаевым, чуть ли не двести лет назад высказавшим мысль о предназначении России быть неким отрицательным уроком для человечества.

С кончиной Николая I Никитенко ставит вердикт его эпохе: «Все царствование Николая I было ошибкой. 29 лет он восставал против мысли, но не погасил ее, а сделал оппозиционною правительству» (Никитенко… Т. 2. С. 67). Не менее резкой была характеристика Николая I, сделанная Тютчевым в 1855 году:

Не Богу ты служил и не России,Служил лишь суете своей,И все дела твои, и добрые и злые, –Все было ложь в тебе, все призраки пустые:Ты был не царь, а лицедей.(Ф. И. Тютчев. Россия и Запад. Культурная революция. Республика. М., 2007. С. 167.)

Но если Никитенко, Тютчев и другие давали безжалостную оценку Николаю I втуне, то некоторые великие князья свой вердикт системе произносили вслух. Так, сын Николая I великий князь Константин Николаевич (1827–1892) в 1857 году писал князю А. И. Барятинскому: «…Мы и слабее, и беднее первостепенных держав и что при том беднее не только материальными способами, но и силами умственными, особенно в деле администрации» (Вострышев М. Августейшее семейство. М.: Олма-пресс, 2001. С. 8). В июне 1859 года он еще более откровенен: «Наше положение страшное. Нужны не полумеры – наши обыкновенные манеры, но решительные меры» (указ. соч., с. 9). При Александре III великий князь Константин Николаевич впал в немилость, хотя мог внести определенную лепту в оздоровление общественного климата. Умных людей Александр III возле себя не терпел (Богданович А. Три последних самодержца. М.: Новости, 1990. С. 197).

П. А. Валуев в 1855 году Александру II о положении дел в России: «сверху блеск, снизу гниль» (Боханов А. Император Александр III. М.: Русское слово, 1998. С. 260). Не боялись царские сановники говорить царям правду в глаза, не чета советским или нынешним околовластным холуям – льстить и подмигивать кремлевским узурпаторам.

Справедливости ради надо отметить, что Николай I видел определенные изъяны унаследованной им общественной системы, в частности крепостного права, и пытался в определенной степени ослабить его тяжесть. В 1827 году был издан закон, по которому, если в имении на крестьянскую душу приходится менее 4,5 десятин земли, такое имение берется в казенное управление или предоставляется крепостным право перечисляться в свободные городские сословия. С 1835 года существовал тайный комитет по крестьянскому вопросу, издавший ряд законов, расшатывавших крепостное право. На основании закона 1841 года было запрещено продавать крестьян в розницу. Закон 1842 года «Об обязанных крестьянах» позволял помещикам на известных условиях уступать крестьянам свои земли в постоянное наследственное пользование. Законом 1843 года запрещалось приобретать крестьян безземельным дворянам. В 1844 году вышло два распоряжения о дворовых людях: помещик по обоюдному согласию мог отпускать дворовых на волю без земли или если имение заложено в банке. Указ 1847 года разрешал помещичьим крестьянам выкупаться на волю с землей в случае продажи имения с публичного торга. Закон 1848 года разрешал крестьянам приобретать недвижимую собственность с согласия помещика (Кавелин К. Д. Наш умственный строй. М.: Изд-во «Правда», 1989. С. 562–563). Хотя эти законы и указы в некоторой степени ослабляли крепостнический ошейник, но в целом проблему крепостничества не решали. Возможно, для верхов нужна была некоторая политическая катастрофа, которая бы встряхнула все общество, ускорив избавление от проклятых пут прошлого, ускорила бы осознание в правящем классе гибельности дальнейшего сохранения политико-экономических оков прошлого. Такой встряской и стала Крымская война, обострившая основные противоречия реакционной общественной системы. Стало очевидным, что без ликвидации крепостничества и определенной либерализации политической системы дальше развиваться немыслимо. В верхах родилась формула: «Крепостное право лучше отменить сверху, чем ждать, когда его отменят снизу». В воздухе запахло переменами, началась александровская оттепель, сопровождавшаяся ростом свободомыслия и оживлением общественной деятельности, немыслимым при Николае Палкине.

По восшествии на трон Александр II образовал Главный крестьянский комитет, обязав его разработать программу ликвидации позорного наследия веков. Итогом его работы стал манифест от 19 февраля 1861 года, упразднивший крепостное право и ударивший «одним концом по барину, другим по мужику».

Недовольство манифестом охватило широкие слои дворянства, которое лишалось определенных привилегий – экономических, политических. Помещики лишались дарового крестьянского труда, была ликвидирована их монополия в винокурении, не выдержали конкуренции свечные, салотопенные, суконные, ковровые и прочие производства, существовавшие в помещичьих имениях (Корелин А. П. Дворянство в пореформенной России 1861–1904 гг. М.: Наука, 1979. С. 107–108).

Труд и техника помещичьих производств были слишком архаичны, чтобы выдерживать соревнование с более современными технологиями, организацией труда и пр. Дворянство недовольно было тем, что правительство освободило крестьян по-своему, а не так, как хотело оно. А оно требовало «не устанавливать конкретные размеры наделов и повинностей, предоставив их на усмотрение помещиков, а в другой раз – уменьшить размер будущих крестьянских наделов» (Кавелин… С. 561) и даже «угрожало правительству народными бунтами и требованием конституции» (Кавелин… С. 141). Некоторые помещики, материально пострадав от манифеста, в своем антикрестьянском раже договаривались до нелепостей. Так, М. А. Дмитриев гневно возглашал, что крестьяне «не проливали ни одной капли крови за отечество, но зато не прольют ни одной капли сивухи мимо рта» (Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. Новое литературное обозрение. С. 15).

Александр II отверг подобные домогания. По манифесту помещики теряли часть своей земли (крестьянин по положению был обязан выкупить свою усадьбу), крестьяне не обязаны были нести дополнительных повинностей и платить натуральную дань (птицей, яйцами, ягодами и пр.), барщина уменьшалась до 40 дней мужских и 30 дней женских (Кавелин… С. 561). Потери несли и крестьяне, получившие на 18 % меньше земли, которой пользовались до реформы (Россия в эпоху реформ. «Посев». Сб. статей, 1981. С. 18). Другим недостатком реформ было сохранение земли в общинном владении до 1906 года, что служило тормозом как в развитии производительных сил в сельском хозяйстве, так и в социальной дифференциации среди сельского населения.