Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II
Шрифт:
Отечественные историки однозначно рассматривают Герцена и Огарева как основоположников русского социализма. В письме Огарева к Н. Кетчеру и московским друзьям (рубеж 1836 – начало 1837 годов) уже ясно высказывается мысль, что России необязательно повторять путь буржуазной Франции (указ. соч., с. 87). В чем юные поклонники Сен-Симона узрели в России социализм? За два года до смерти Герцен поясняет: «Мы русским социализмом называем тот, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и передела полей, от общинного владения и общинного управления… вместе с работнической артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука» (указ. соч., с. 40). По Герцену: «Община спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии… Общинная организация… благополучно дожила до развития социализма в Европе» (указ. соч., с. 38). Чем мотивировал Герцен перспективность социалистического пути развития России? Тем, что «русский крестьянин – прирожденный коммунист» (указ. соч., с. 38), что частная собственность в общине «не имеет корня». Это – ответ Герцена устами своего ближайшего соратника Огарева (Смирнова З. В. Социальная философия А. И. Герцена. М.: Наука, 1973. С. 176). Наблюдая кровавые коллизии европейских революций 1848 года, Герцен в 1849 году приходит к выводу: «…я не вижу причин, почему Россия должна непременно претерпеть все фазы европейского
Задумываясь о социалистическом переустройстве России, Герцен не мог обойти вопрос и о том, кто возглавит социалистическое движение. И в 1849 году в статье «Россия» он дает на него ответ: этим элементом будет революционная интеллигенция, представленная средним дворянством – «зародышем и умственным центром грядущей революции» (Герцен А. И. О социализме. Избранное. М.: Наука. С. 251). Не вызывает сомнения, что темы детерминированности исторического процесса, роли личности и ее влияния на исторический процесс находились в центре раздумий Герцена. В рассуждениях на эти темы он в целом сбивается на субъективизм, абсолютизацию роли личности. Вот его трактовка взаимосвязи исторического процесса и личности в 1861 году, более конкретная относительно года 1849: «…Не имея ни программы, ни заданной темы, ни неминуемой развязки, растрепанная импровизация истории готова идти с каждым… Теперь вы понимаете, от кого и кого зависит будущность людей, народов?.. да от нас с вами… Как же после этого нам сложить руки!» (Утопический социализм… С. 144–145). И Герцен не сидел сложа руки. С упразднением крепостничества Россия вступает в буржуазную стадию своего развития, коллизии которой Искандеру хорошо известны. Манифест развеял иллюзии крестьянства – урезанными оказались и воля, и земельные наделы. По России прокатилась волна недовольства. В унисон этому недовольству звенел и «Колокол», будя топорные инстинкты. Манифест не колебал общинные устои, и это сохраняло у Герцена прежние надежды на общину как основу социалистического переустройства России. На рубеже 1864–1865 годов Герцен из далекого Лондона сообщает миру, что есть «народ, носящий в быте своем больше условий к экономическому перевороту, чем окончательно сложившиеся западные народы (заявка на русский народ как мессию нового мира на социалистических началах. – Б.)… И вот пятнадцать лет я постоянно проповедую это» (Утопический социализм… С. 148). Эти же мысли Герцен развивает и в середине 1865 года: «…Наше дело на череду. Наши десять заповедей, наш гражданский катехизис – в социализме. Если б он и в самом деле умер и был схоронен в Европе, то и тогда это мало бы имело влияния на нас. Наследство свое он передал нам при жизни… Разве общинное владение и право на землю – не социализм?.. Нам нет необходимости переходить всеми фазами политической эволюции…» (Утопический социализм… С. 149, 151).
Проживая на Западе в течение десятилетий, широко пользуясь благами буржуазной демократии, Герцен неустанно третировал идеи парламентаризма и в целом Запад, от «дряхлого Протея», 1851 год (Герцен. О социализме… С. 267), до «больницы, лазарета, дома умалишенных», 1867 год (Утопический социализм… С. 151). Удивительная логика у барина Герцена, считающего себя умственно здоровым, но спасаться от царизма предпочитающего в «доме для сумасшедших»!
К концу жизни Герцен стал смотреть на крестьянство, насильственный переворот более трезво. В своем политическом завещании «К старому товарищу» из четырех писем с января по август 1869 года, обращенном к М. Бакунину, он пытается по-новому взглянуть на некоторые узловые пункты своей мировоззренческой доктрины. Хотя в целом так и не отмел ее. «Петрограндизмом (насилием сверху. – Б.) социальный переворот дальше каторжного равенства Гракха Бабефа и коммунистической барщины Кабе (за полсотни лет предугадал большевистское крепостничество! – Б.) не пойдет… Не душить одни стихии в пользу других следует грядущему перевороту, а уметь все согласовать – к общему благу… Тот, кто не хочет ждать и работать, тот идет по старой колее фанатиков и цеховых революционеров… Всякая попытка обойти, перескочить сразу – от нетерпенья, увлечь авторитетом или страстью – приведет к страшнейшим столкновениям и, что хуже, к почти неминуемым поражениям… постепенность неотъемлема всякому процессу разумения… я всем сердцем и всем помышлением звал дикие силы на месть и разрушение старой веси, – звал, даже не очень думая, чем она заменится. С тех пор прошло двадцать лет… Ни ты, ни я не изменили наших убеждений… Ты рвешься вперед по-прежнему с страстью разрушения… Я не верю в прежние революционные пути… Для нас существует один голос и одна власть – власть разума и понимания. Отвергая их, мы становимся расстригами науки и ренегатами цивилизации… С консерватизмом народа труднее бороться, чем с консерватизмом трона и амвона… Народ – консерватор по инстинкту… его идеал – буржуазное довольство… Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри… великие перевороты не делаются разнуздыванием дурных страстей… Я не верю в серьезность людей, предпочитающих ломку и грубую силу развитию и сделкам… Дико необузданный взрыв, вынужденный упорством, ничего не пощадит… С капиталом, собранным ростовщиками, погибнет другой капитал, идущий от поколения в поколенье и от народа к народу» (Герцен. О социализме… С. 607–634).
Очень здравые размышления осенили основоположника отечественного социализма на краю могилы. В течение десятилетий сеял гроздья гнева и семена раздора, в «гроб сходя», спохватился – лишнего наговорил, как бы эти семена не проросли цветами зла и вандализма, кровавой вакханалии, оставив недобрую память в потомках по их сеятелю. Поздно прозрел Искандер. Ядовитые семена отравили не одно поколение незрелых умов, взойдя отравленными всходами терроризма и цареубийств.
Каковы основные пункты социалистической доктрины Герцена?
1) крестьянская община с общинной собственностью на землю;
2) возможность перехода от феодализма к социализму, минуя капитализм;
3) русский народ как мессия;
4) руководителем революционного движения является революционная интеллигенция;
5) третирование Запада как больного, умалишенного, отрицание буржуазной демократии с ее институтами – парламентом, конституцией и пр.;
6) страх пред буржуазным путем развития;
7) «диалектика отсталости» – как преимущество более отсталой экономической формации при переходе к более прогрессивной, минуя средние ряды. Этот «благотворный» метод познания в дальнейшем был развит Чернышевским, с восторгом встречен Ткачевым и воплощен в жизнь Лениным (Россия как слабое звено капитализма и ее отсталость как преимущество для перехода к социализму);
8) к концу жизни насильственному переходу от одного экономического уклада к другому Герцен предпочел эволюционный;
9) социологический субъективизм.
В. Г. Белинский
В 30-е годы ХIХ века угаром социализма был отравлен и великий отечественный критик Белинский. Поначалу он резко критиковал увлечение социалистическими идеями в России, оправдывая российскую действительность 30-х годов, следуя за гегелевским «все действительное разумно; все разумное действительно» (Баскаков В. Социологические воззрения В. Г. Белинского. Московский рабочий, 1948. С. 31). Но на рубеже 30–40-х годов в его мировоззрении происходит смена акцентов. Под впечатлением произвола над личностью в условиях крепостничества, низведения ее до ничтожества, сострадая ей, он ударяется в другую крайность, возвеличивая ее до «обожествления»: «…важна личность человека, надо дорожить ею выше всего» (Володин А. И. Гегель и русская социалистическая мысль ХIХ века. М.: Мысль, 1973. С. 42). От апологии «расейской» действительности как насильственной над личностью Белинский переходит к провозглашению идеи ее полного отрицания: «…к дьяволу все предания… да здравствует один разум и отрицание!» (указ. соч., с. 142). Белинский теперь с той же горячностью защищает и пропагандирует идеи социализма, с которыми связывает светлое будущее человечества. Белинский начинает буквально жить наступлением «нового тысячелетия царства Божия на земле» (Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в тринадцати томах. М., 1953–1959. Т. 7. С. 195). Но он не уповает на автоматический приход этого царства, история слишком медленно раскрывает свои потенции, она слишком обстоятельна, чтобы спешить и рожать социальных уродов без должных на то оснований. Поэтому ее надо подталкивать. В российской политической мысли впервые появляется идея ускорения общественного развития, приверженность к которой среди отечественных социалистов исторически нарастала, пока она не стала идеей фикс. Белинский (1841): «Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь тысяч в сравнении с унижением и страданием миллионов» (Белинский. ПСС. Т. 12. С. 71).
Умозрительные сентенции о «страданиях миллионов» логически приводят Белинского, лицемерно убивавшегося ранее пролитой кровью хотя бы одного индивида («Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братьев по крови. Говорят, что дисгармония есть условие гармонии: может быть, это очень выгодно и усладительно для меломанов, но уж, конечно, не для тех, которым суждено выразить своею участью идею дисгармонии» (Шестов Л. Добро в учении графа Толстого и Ф. Ницше. СПб.: Шиповник. Т. 2. С. 9)), к оправданию кровавого террора во имя… тех же умозрительных миллионов. Конкретная личность ни его, ни будущих адептов социалистической идеи не интересует. Ибо что может значить людская песчинка в грандиозных планах облагодетельствования всего человечества?! Так линия реального гуманизма подменяется линией гуманизма абстрактного, которым в течение десятилетий советские идеологи шельмовали защитников общечеловеческих ценностей. Но вернемся в век девятнадцатый.
Белинский (1842): «Тысячелетнее царство Божие утвердится на земле не сладенькими и восторженными фразами идеальной и прекраснодушной Жиронды, а террористами – обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов» (Белинский. ПСС. Т. 12. С. 105). Жаль, не дожил поклонник робеспьеров и сен-жюстов до советских времен, а то ему, возможно, вновь бы пришлось пережить радость идеологического перевоплощения и засвидетельствовать, что «царство Божие» утверждается жирондистами, а робеспьерами – разрушается. В эти, 1840-е годы Белинский буквально бредит террором: «Теперь нам надо пройти сквозь террор, чтобы сделаться людьми в полном и благородном значении этого слова» (История русской экономической мысли. М.: Изд-во социал. – полит. лит-ры, 1958. Т. 1. Ч. 2. С. 278). Жаль, не пришлось Белинскому спросить у советских чекистов: облагородились ли они на своей мясницкой работе?!
Видимо, несправедливости окружающей жизни, материальные затруднения, личное нездоровье переполняют чувства «неистового Виссариона», и искоренение недостатков скверной действительности он мыслит только на путях террора, находя в нем единственное всеисцеляющее средство: «Я начинаю любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливой малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную» (Белинский. ПСС. Т. 12. С. 52). Мимо такой кровожадности не мог пройти равнодушно славянофил И. Аксаков, заклеймив носителей ее «разбойниками прогресса» (Аксаков И. С. Сочинения. М., 1886. Т. II. С. 712). Думаю, не будет натяжкой, если отнесу Белинского к пионерам-теоретикам отечественного терроризма, литературный каннибализм которого вскоре пророс кровавыми всходами, каннибализмом далеко не литературным, собравшим урожай, истощивший Россию.
Реформатор, замысливший практически осчастливить человечество, уже в потенции является человеконенавистником, врагом всего человечества, ибо пытается навязать ему то, что последнему совсем и не нужно, к чему оно совсем и не готово. Люди в общем-то привыкли строить свою жизнь, свое счастье своими руками и получать от этого истинное моральное и физическое удовлетворение. И разве не абсурд, когда является Некто и говорит, что он один знает дорогу к Счастью, только необходимо ему довериться. Идея, претендующая на истину в последней инстанции, изначально дегуманистична. И человек, сознательно решивший избрать роль учителя человечества, не может не видеть во всех, кто не разделяет его взглядов на переустройство мира, врагов своих. А врагов необходимо уничтожать, если ты страстно жаждешь воплощения своей идеи в жизнь. И поэтому в силу диалектики спаситель человечества закономерно превращается в его тирана. Строить же мир всеобщего благоденствия возможно только при условии обладания реальной властью. И перед учителем человечества встает проблема: как этой властью овладеть? Применительно к условиям России второй половины ХIХ века радетели рода людского средство к овладению таковой узрели в социализме. Социализм для российских радикалов был именно средством, «фомкой», с помощью которой они и решили взломать существующие государственные устои и овладеть властью. Ибо к чему сводились все разговоры о социализме вождей мирового пролетариата от Маркса до Ленина? К уничтожению буржуазии, воцарению диктатуры пролетариата (а диктатура пролетариата массой рабочих воспринималась как власть самих рабочих, на этом моменте постоянно акцентировали их внимание и вожди их), упразднению частной собственности, эксплуатации. Насаждалась иллюзия всеобщей свободы. Вот о чем постоянно твердили на митингах и собраниях рабочих. На этом социалистический позитив и кончался. О его негативе, а именно о том, что «диктатура пролетариата» подразумевает прежде всего диктатуру революционной партии, насильственную кооперацию крестьян, насильственное переустройство всей общественной жизни в соответствии с умозрительной схемой, – об этом социалистические вожди помалкивали. Отсюда их активное неприятие всех реформ царского правительства, объективно утверждавших и расширявших политические и экономические права конкретных Ивана и Петра. Русские социалисты, враги конкретного и апологеты абстрактного всеобщего счастья, шли на любые жертвы, чтобы сорвать или дискредитировать реформаторскую деятельность царской администрации по ослаблению социального антагонизма.