Промелькнувшие годы
Шрифт:
Неожиданно люстра потухла. На стене повисло треугольное пятно уличного света. Варя услышала скрип кровати — Антонина Львовна укладывалась. Смотря на светящееся пятно, Варя улыбнулась: она сегодня второй раз ложится спать. И все это уже было — и потушенное электричество, и голова на подушке, и свет от уличного фонаря...
— Вы спросили меня...— послышался из темноты голос Антонины Львовны.— Варечка, вы спите?
— Нет.
— Вы спросили меня, второй ли раз я замужем? Я пятый раз, Варечка! — Она помолчала.— Но все что-то не так... Для вас это, наверное, ужасно: пять раз!
— Вы были несчастны? — кротко спросила Варя.
— Да... кажется,
По скрипу кровати Варя догадалась, что Антонина Львовна приподнялась на локте и хочет говорить.
5
Тоне было двадцать лет, когда она вышла замуж за директора Коммерческого банка.
Мир был устроен просто, мудро и интересно. Все человечество делилось на две части: работающие и занимающиеся. Из работающих Тоня знала только прачек, дворников, кухарок и горничных. Их было, в сущности, очень мало, они жили отдельно, и их никто не знал. Их не приглашали в гости, они не ходили в театр, они не носили платья, которые шили портнихи, они не умели говорить так, как говорили все вокруг Тони.
Главная часть человечества — это были занимающиеся. С детства до семнадцати-восемнадцати лет они занимались в гимназиях — в мужских и женских. По окончании гимназии юноши продолжали заниматься дальше — в университете, затем в должности, в торговле и т.д. Занятия же девушек прекращались навсегда и во всем: отныне они ничего не делали. Наступало совершенно очаровательное время — ездить в гости, за покупками, в театр, на балы, И ждать его — занимающуюся мужскую особь. Он являлся не сразу после университета, а уже заполучив отличное место в жизни и располагая деньгами. А потому он был не так молод — он все знал, был опытен, мог устроить своей жене приличную жизнь.
И к Тоне явился такой мужчина с русой бородкой, тридцатисемилетний директор Коммерческого банка Люсинов Борис Петрович.
Начались еще более прекрасные дни. Она переехала к мужу в новую квартиру, отделанную по ее желанию; она, двадцатилетняя, получила под свое начало несколько пожилых и молодых марфушек, которые убирали комнаты, бегали за сладостями в «Крымскую кондитерскую» на Тверской, готовили обед, стирали белье и ждали приказаний матушки-барыни.
Матушка-барыня Антонина Львовна после позднего завтрака отправлялась за покупками по магазинам. Это были просто волшебные часы. Она заходила в магазин и еще от двери сразу видела все выставленные и выложенные товары. Она ходила от полки к полке, от прилавка к прилавку и, грациозно указывая: «Это! Это! Это!», безошибочно отбирала лучшие вещи. Давала домашний адрес, куда надо было доставить купленное, и шла в другой магазин.
Иногда, по воскресеньям, она отправлялась за покупками с мужем. Но тогда ей только приятно было пройти по Кузнецкому и Петровке со статным русобородым мужчиной, с которым многие раскланивались на улице. В магазинах же она чувствовала себя связанно, будто пришла с папой. Да еще с неловким папой. Борис Петрович подходил к прилавку, просил снять с полки приглянувшуюся ему вещь и долго ее осматривал, постукивал, размышляя о прочности. Затем просил показать другой экземпляр (на том он нашел царапинку), затем третий... И все же, не удовлетворившись ни одним, он шел с Тоней в другой магазин, и там опять — осматривание, постукивание, размышление о прочности... Но зато если
Через полгода все было куплено... В квартире стало тесно от вещей, как тесна бывает одежда объевшемуся человеку. И как такой человек уже не может съесть ни крошки — ему скучно, его клонит ко сну, так и Антонина Львовна, придя к концу своих забот и хлопот, почувствовала однажды скуку.
Но в мире все было предусмотрено. Земля в жаркий день подманивает к себе дождевое облако; в открытое окно лезет дачный вор... В жизни Антонины Львовны появился двоюродный брат мужа, студент последнего курса юридического факультета, и знаменитый дом для свиданий на Трубной площади.
...Она подъезжала к обители любви в двенадцать часов дня и, спустив вуальку на глаза, проходила мимо бесстрастного, ничего не видящего швейцара. Спокойно шла по теплому, мягко освещенному коридору, устланному ковровой дорожкой. Поравнявшись с комнатой номер пятнадцать, она открывала незапертую, а только притворенную дверь и заставала в комнате своего студента, уже лежащего под одеялом и посмеивающегося...
В три часа, когда пора было уходить, Дмитрий нажимал кнопку звонка, а может быть, это был не звонок — Антонина Львовна никогда не слышала даже отдаленного звука. У двери объявлялась какая-то, тоже бесстрастная, как швейцар, личность, которая заученно, но учтиво говорила или «пожалуйста», или «подождите минутку». Законы этого дома требовали тайны...
Они выходили из комнаты не вместе, один шел по коридору вправо, другой — влево. Шли по пустым коридорам: никто и ни в коем случае не мог их тут встретить. Он выходил на Трубную площадь, а она со спущенной вуалькой — на Неглинную. Окажись тут лица, заинтересованные в поимке неверной жены, они были бы беспомощны.
Антонина Львовна садилась на извозчика и ехала в Охотный ряд за свежей редиской. Она возвращалась домой к обеду ровно к четырем часам, когда приходил муж из банка. Покусывая чистыми белыми зубами розовую редиску, она оживленно рассказывала о том, что видела в городе, кого встретила в Охотном ряду. Муж смотрел на ее блестящие, смеющиеся глаза и находил ее сегодня особенно красивой, умной, молодой...
И был у нее однажды вечер — вечер размышления, когда она вдруг поняла, что счастлива. Она помнила, как это произошло. Она одевалась для театра. Чуть прохладно было голым плечам и рукам. Она посмотрела в зеркало и вспомнила, что днем виделась с Дмитрием, за обедом были гости, которые нашли ее сегодня какой-то особенной, а сейчас едут в театр, где будет светло, нарядно, много людей. И тут она почувствовала, что совсем счастлива. Она даже невольно присела, опустила руку с гребенкой на колени. Смотрела на себя, полураздетую, в зеркало и мысленно повторяла все то приятное о себе, что сегодня слышала за обедом.
6
И внезапно все это кончилось. Февральскую революцию Антонина Львовна заметила по шуму в доме — неумолчный говор гостей тянулся далеко за полночь. И еще: когда переехали на дачу, ей стал надоедать какой-то мальчишка. Он, появляясь у калитки, выкрикивал певучим бабьим голосом: «Ма-ли-ины зрелой, хоро-ошей! Ма-ли-ины!..» И, подмигивая, показывал пустое лукошко.
И хотя между шумом в гостиной и этим мальчишкой ничего не было общего, но почему-то так и запомнилось то время: полуночный говор и мальчишка с пустым лукошком.