Пропагандист
Шрифт:
— Научились же.
— Какой ценой, Валя? Кто мешал им до войны изучать военный опыт? Или позже в ходе ротации передавать его необстрелянным частям. Так нет! Считалось, что надо каждому в крови захлебнуться. Побеждать стали, когда у вермахта кадры опытные начали заканчиваться. А наши понемногу накапливаться.
Анатолий постучал по стакану вилкой:
— Хорошо нагнетать, Степа. Давайте за непобедимую и легендарную!
— И откуда это все зимой? — не унимался Алексей, показывая на виноград, груши и апельсины на соседних столах. В магазинах такого
— Это же Москва, Лёша, Третий Рим, тут все есть.
— Только надо знать, куда обратиться.
— Рынок наоборот.
— И он погубит Союз.
— Опять у вас, ребята, споры о глобальном. Экономику-то мы поднимем, вон сколько народу идей, отличных из будущего принесло. Но стоит ли это того?
Мерзликин полез вилкой в тарелку с мясной нарезкой. Сырокопченая колбаса, салями, буженина. Выбор был в ресторане неплохим.
— Ты все опять про мещанство жужжишь?
— Так оно тут везде! Уже никто не стесняется. Прежде всего средняя партийная и комсомольская верхушка.
Степан достал пачку «Мальборо» и закурил. За соседним столом какие-то важные дяденьки зашушукались, заценив его понт.
— В советские рестораны зачастую для этого и ходили. Себя показать и людей посмотреть. Так уж устроен человек в любом обществе. А деньгами любили сорить прежде всего граждане особого сорта. Какому умному человеку придет в голову тратить время в кабаке? Он пойдет в театр, музей или на концерт. Съездит куда-нибудь. Или займется самообразованием, — Ракитин оглядел товарищей. — Вспомните девяностые, когда барыги и бандиты, «нарубив капусты» днями напролет торчали в злачных заведениях. Надо же так бездарно просирать собственную жизнь? А ведь вокруг них быстро сложилась целая рыночная индустрия: аморальные развлечения вроде стриптиз-шоу, культура шансона с собственными звездами и понятиями. Банальный кабак стал культовым место безнаказанной мечты обывателя. Украл-выпил и не сел в тюрьму. Позже его символами станут поездки на Ривьеру или Куршавель, спорткары, яхты и особняк на Рублевке. И все это растет уже сейчас.
— Ну ты даешь! Это что, уже и посидеть нельзя культурно?
— Толик, ты отлично понимаешь, о чем я. Мы не ставим эти заведения в культ и сможем запросто обойтись без них.
Валентин хищно ухмыльнулся:
— Поэтому мы сейчас в пафосном ресторане гостиницы «Россия»?
— Нет, потому что сегодня двадцать третье февраля! Вздрогнем!
— Ну вы и проглоты, граждане из будущего! Всю вкуснятину сожрали, — Семен искал, чем закусить.
— Не дергайся, сейчас горячее принесут.
— Потом закажем кофе и мороженое?
— Ты откуда знаешь?
— Догадываюсь. Но братцы, здесь, однако, недешево!
— Живем один раз!
Все посмотрели друг на друга и дико заржали. На них оглядывались, но без претензий. Ну сидит группа молодых крепких мужиков, что-то весело отмечают. Их право!
Мерзликин поднял рюмку:
— Премию надо обязательно пропить! Это закон.
Ракитин хитро посмотрел на приятеля:
— Ты же новосел, тебе деньги нужны. И что скажет на это твоя благоверная?
Мерзликин невозмутимо взялся за
— Ну, во-первых, не все так однозначно. И во-вторых: премии две.
Исаев рассмеялся:
— Я так и знал, что тут собака порылась.
— Официально с нашего дорогого Центрального телевидения за цикл новых передач, а вторая от МВД в конверте.
— Как я понял, пропиваем мы ментовские?
— Но-но! — вмешался Алексей. — Пока у нас честно, товарищи милиционеры. Менты после пойдут.
— Вот и горячее! Любезнейший, можно повторить «Варцихе» раз и нарезочку? Спасибо!
— Вкусно тут кормят. Не хуже, чем в будущем. А чего тогда эти вшивые интеллигентики ныли? Буженины не хватило или коньяк не в то горло попёр?
— Омаров им не хватало, с фуа-гра.
— Ага. Нажрались в итоге?
— Самые хитрые да. Остальные в коричневом веществе. Но я вам скажу, тутошние отбивные нечто. И соус просто отпад!
— Тогда еще по одной?
— И перерыв. Не стоит гнать коней.
Выпили, продолжили закусывать и разговаривать. Люди за столом собрались непростые и было чем обменяться в «процессе».
— Значит, Суслов, сука, закусил удила? Стоило, Толян, так обострять?
— Ага, часть проектов зарублена на корню как чуждые советской идеологии, наш клуб разгоняют. Куда еще дальше?
— Еще нет. Гришин заступился.
— Да ладно? Ему это зачем?
— Ильичу потрафить. Он информацию из будущего хорошенько прокачал. Дядя не дурак, начал искать союзников. Не хочет уходить на взлете поломанной птицей.
Семен задумчиво протянул:
— Москва всегда была сложным городом. Но всегда ключевым. Даже Наполеон в итоге зубы обломал.
— Вот именно!
— А ваши эти международные передачи?
— Суслов хотел прикрыть, но не дали. Как потом народу объяснишь, что такую популярную и правильно идеологически передачу похерили? Будут понемногу менять формат на соцстраны.
— И то верно! Толик, а дальше что?
Мерзликин хитро улыбнулся:
— Я своего добился. Показал всем в Политбюро жутчайший маразм Суслова. Что дядя не лечится и не учится. Ну и вскрыл заодно тех, кто за ним готов пойти. В ЦК такой жуткий покров сорвался! Там, — Мерзликин показал вилкой наверх, — по ходу дела после их пердежа крепко задумались. Они же как считали: топнут ножкой и все тут же засуетятся. Ан нет! Систему по хлопку не переделаешь. Нужна тяжелая и длительная работа. С корчеванием и сжиганием сорняков.
— Считаешь, что Ильич пойдет на смену приоритетов?
— Не хочет, но придется. Обновленцы на него крепко давят. Слишком уж Суслик по всем проехался. Мутит в ЦК, трясет своими ручками на трибуне, маразм из него так и прет. А какую чушь несет! У меня уши вянут. И своей классовой ненависти к будущим буржуям не скрывает. А это толстый намек на тонкие обстоятельства.
Скородумов сосредоточенно уставился на приятеля:
— Толик, а ты не боишься? Эта чертова политика и не таких жрала пачками. Ильич, знаешь, тоже не добрый дядюшка. Законопатит туда, где суслики хрюкают. Насмотрелся я на их игры. Один другого стоит.