Пропащий
Шрифт:
– Не понимаю, что ты имеешь в виду.
Никто не позаботился, чтобы включить свет. Глаза привыкли к полумраку, но все вокруг было видно словно сквозь дымку – это оказалось даже кстати.
– Я считалась первым оратором в классе, – сказала Ванда.
– Я знаю.
Она закрыла глаза.
– Просто дай мне договорить, ладно?
Крест молча кивнул.
– Я выросла в богатом пригороде, там почти не было черных семей. В школе я была единственной чернокожей девочкой из трех сотен, и при этом училась лучше всех. Я могла выбирать
Крест все знал, но говорить об этом не стал.
– В колледже я решила, что у меня плохая фигура. Не буду вдаваться в подробности: тут сыграла роль и недостаточная самооценка, и нервы, и многое другое. Так или иначе, есть я перестала. С утра до ночи делала приседания. Я потеряла тридцать килограммов и тем не менее продолжала ненавидеть толстуху, смотревшую на меня из зеркала.
Крест подошел поближе к Ванде. Ему хотелось взять ее за руку, но он сдержался. Кретин…
– Я довела себя до такого состояния, что попала в больницу. Повредила себе все, что можно: печень, сердце… Доктора до сих пор не могут определить, насколько все плохо. Дело едва не дошло до остановки сердца. Я все же выкарабкалась, но мне сказали, что я вряд ли когда-нибудь забеременею. А если и повезет, то выносить ребенка, скорее всего, не смогу.
– А что твой врач говорит сейчас?
– Она ничего не обещает. – Ванда подняла глаза. – Мне никогда не было так страшно.
У Креста дрогнуло сердце. Он так хотел сесть рядом и обнять ее! Но сдержался, хоть и ненавидел себя за это.
– Если это связано с риском для твоего здоровья…
– Это мой риск! – перебила Ванда.
Крест неловко улыбнулся.
– Феминизм возвращается?
– Когда я сказала, что мне страшно, то имела в виду не только свое здоровье.
Он это знал.
– Крест…
– Да?
– Не бросай меня, ладно? – В ее голосе прозвучала мольба.
Он не нашел ничего лучше избитой фразы:
– Это серьезный шаг.
– Я знаю.
– Не думаю, – задумчиво протянул Крест, – что я готов к нему.
– Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя.
– Ты самый сильный из всех, кого я встречала.
Крест покачал головой. На улице кто-то пьяным голосом орал, что «там любовь расцветет, где его Розмари пройдет, и знает о том только он». Ванда ждала ответа.
– Может быть, – начал Крест, – нам все-таки не стоит в это ввязываться? Хотя бы ради твоего здоровья…
Ванда смотрела, как он делает шаг назад и поворачивается лицом к двери… Она не успела ответить – Крест ушел.
Я взял напрокат машину в круглосуточном агентстве на Тридцать седьмой улице и поехал в полицейский участок Ливингстона. В этих священных стенах я не был с тех пор, как в первом классе нас привели сюда на экскурсию. В то далекое солнечное утро нам не показали тюремную камеру – ту самую, где сейчас сидела Кэти, – потому что камера была занята. Помню, как мурашки бежали у меня по спине при
Лейтенант Тим Дэниелс приветствовал меня нарочито крепким рукопожатием. Фигура его отяжелела со времен юности – ремень на животе частенько приходилось поправлять, – но лицо осталось гладким и свежим. Когда Тим ходил, все время что-то звенело – то ли ключи, то ли наручники.
Я заполнил несколько бумаг, и Кэти отпустили под мое ручательство. За тот час, что я ехал в участок, она заметно протрезвела. Смех уступил место унынию: она сидела с опущенной головой, на лице было обычное угрюмое выражение нашалившего подростка. Я еще раз поблагодарил Тима. Моя подопечная не сочла нужным даже улыбнуться или помахать рукой.
Мы вышли на улицу и уже направились к машине, как Кэти вдруг взяла меня за руку:
– Давай прогуляемся!
– Сейчас четыре утра, я устал.
– В машине меня вырвет.
Я остановился.
– Почему ты кричала по телефону про Айдахо?
Но Кэти уже переходила Ливингстон-авеню. Я пошел за ней. Она шла быстро, и мне пришлось догонять.
– Твои родители будут волноваться.
– Я сказала им, что останусь ночевать у подруги, так что все в порядке.
– Ты не расскажешь мне, почему пила в одиночку?
Кэти продолжала идти, жадно вдыхая ночной воздух.
– Мне хотелось пить.
– Ясно. А почему Айдахо?
Она взглянула на меня, но не замедлила шага.
– Ты сам знаешь.
Я схватил ее за руку:
– Что за дурацкие игры?
– Я не одна играю в игры, Уилл.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Айдахо, Уилл. Твоя Шейла Роджерс была из Айдахо, верно?
Услышав это, я снова вздрогнул.
– Откуда ты знаешь?
– Прочитала.
– В газете?
Она усмехнулась:
– Ты и в самом деле не знаешь?
Я взял ее за плечи и повернул к себе.
– О чем ты?
– В каком колледже училась твоя Шейла?
– Не знаю.
– Я думала, у вас была любовь до гроба…
– Это сложно объяснить.
– Да уж, точно.
– Послушай, Кэти, я ничего не понимаю…
– Шейла Роджерс училась в Хавертоне, Уилл. Вместе с Джули.
Я стоял, как громом пораженный.
– Не может быть!
– Не верю, что ты не знал. Неужели Шейла тебе не сказала?
Я покачал головой.
– Ты уверена?
– Шейла Роджерс из Мейсона, штат Айдахо. Изучала информатику. Все это написано в ежегоднике колледжа. Я нашла его в старом чемодане, который лежит у нас в подвале.
– Не понимаю… Ты помнила ее имя все эти годы?
– Да.
– С какой стати? Ты что, помнишь всех, кто учился с Джули?
– Нет, не всех.
– Тогда почему ты запомнила Шейлу Роджерс?
Кэти посмотрела мне в глаза:
– Потому что Шейла и Джули жили в одной комнате.