Пропасть Искупления
Шрифт:
– Наблюдатель? Да, верно. Но разве этим наблюдателем не могу быть я?
– Не говори глупостей, – буркнула Рашмика.
– Почему не веришь? Разве ты видела мое лицо?
– Видела, но не разглядела.
– Тогда у тебя нет оснований утверждать, что это не я. Да, этим наблюдателем мог быть любой человек из находившихся на крыше. Но ведь там больше никого не было.
– Но ты не наблюдатель.
– Да, я больше не наблюдатель.
Рашмика не нуждалась в компании. Не только в компании этого парня, но и вообще мужской. Какой бы то ни было. Ей хотелось только следить за медленным приближением моста и самоуспокоения ради мысленно составлять карту лежащего впереди участка Пути. Ей не нужен был ни этот бестолковый разговор, ни мешающий сосредоточиться собеседник.
– И как это понимать? – спросила она. – Ты наблюдатель или нет?
– Был наблюдателем, но больше им не являюсь.
Рашмике стало жаль его.
– Из-за случившегося на крыше?
– Нет. Конечно, это тоже не пошло на пользу, но у меня и прежде были сомнения.
– Вот оно что…
Коли так, ее совесть чиста.
– И все же не скажу, что ты не сыграла в этом заметную роль.
– То есть?
– Я увидел тебя в первый же раз, как ты появилась на крыше. Тогда я лежал на платформе вместе с другими наблюдателями. Нам полагалось неотрывно смотреть на Халдору, презрев все внешнее. Можно было бы добиться этого механическим путем, ограничив поле зрения и зафиксировав взгляд на планете, но такой способ сочтен негодным. Необходим элемент дисциплины, самоконтроля. Считается, что наблюдатель должен видеть Халдору каждое мгновение вопреки всем отвлекающим факторам. В наших шлемах есть устройства, которые записывают малейшие движения глаз, регистрируют, насколько добросовестно мы исполняем свой долг. А я увидел тебя. Сначала только боковым зрением. Но мои глаза непроизвольно повернулись, чтобы сфокусироваться на тебе, на долю секунды потеряв Халдору.
– Печально, – прошептала она.
– Печальней, чем ты думаешь. Даже столь малая провинность наказуема. И дело не в том, что я отвел взгляд от планеты, а в том, что мое место на платформе мог бы занимать кто-нибудь по-настоящему бдительный. Получается, я согрешил – ведь есть возможность, пусть крайне маленькая, что именно в эту секунду Халдора могла исчезнуть. Я и сам не лицезрел бы чудо, и лишил бы этого счастья более достойного наблюдателя.
– Но исчезновения не было. Тебя не в чем обвинить.
– Поверь, у нас на это смотрят совсем иначе.
Парень уставился себе под ноги, как ей показалось, с довольно жалким видом.
– В общем, это академический вопрос. Моя вина несомненна: стоило отвести взгляд, и я перестал смотреть на Халдору. Не смотрел даже в тот момент, когда осознал, что потерял визуальный контакт с планетой. Вместо этого я пытался рассмотреть тебя, удерживал в фокусе, не решаясь двинуть ни рукой, ни ногой. Не видел лица, но видел, как ты двигаешься. Я понял, что ты женщина, и тогда стало еще хуже. Это было уже не праздное любопытство. Если бы меня отвлекла какая-то странность в ландшафте, еще куда ни шло…
Когда он сказал «женщина», Рашмика ощутила немой восторг, который, как она надеялась, не отразился на ее лице. Прежде, называя ее так, говоривший неизменно прибавлял эпитет «молодая» или еще что-нибудь столь же уничижительное.
– Но как ты узнал, кто я?
– Я не знал, – ответил он. – По крайней мере, не знал наверняка. Но когда ты снова пришла, я подумал: надо же, какая самостоятельная. На моей памяти еще никто не поднимался на крышу, кроме наблюдателей. А когда ты чуть не свалилась, я увидел твое лицо. Не очень отчетливо, но достаточно, чтобы впоследствии тебя узнать.
Несколько секунд парень молча смотрел на горный пейзаж за окном.
– Когда заметил тебя здесь, – продолжил он, – я еще сомневался. Но увидел вспышки и понял: это мой шанс. Я рад, что заговорил с тобой. Похоже, ты славная девушка – какой и показалась мне тогда на крыше. Можно спросить, как тебя зовут?
– Если назовешь свое имя.
– Петр, – сказал парень. – Петр Вейл. Я с Утеса Череп, это возле Перевала Гирроккин.
– Рашмика Эльс, – осторожно представилась она. – Я с Высокой Осыпи, это на Равнине Вигрид.
– Ага, я сразу заметил выговор. Я не с Равнины, но все равно мы соседи.
Рашмика разрывалась между вежливостью и враждебностью:
– У нас гораздо меньше общего, чем тебе кажется.
– Зачем так говоришь? Мы оба едем на юг, верно? Оба решили добираться до Пути на караване. Какая между нами разница?
– Достаточная, – отрезала Рашмика. – Я не паломница. Я… веду поиск.
Петр улыбнулся:
– Называй это как хочешь.
– Я тут по личному делу. По личному секулярному делу, не имеющему никакого отношения к твоей вере, которую, кстати, я не разделяю, но которая все поделила на черное и белое.
– Я не ошибся. Ты действительно серьезный и решительный человек.
Это ей не понравилось.
– Ты не собираешься вернуться к своим друзьям?
– Туда меня больше не пустят, – ответил он. – Наблюдатели могут простить секундную невнимательность и даже тот грех, о котором я рассказал. Но стоит покинуть их, и все, обратной дороги нет. Ты для них пария.
– Почему же ты ушел?
– Я же объяснил: из-за тебя. Увидел там, наверху, женщину, и в броне моей веры появилась трещина. Сейчас я думаю, броня эта была не так уж крепка, иначе я просто не заметил бы тебя. Во второй раз, когда ты едва не упала, я уже всерьез сомневался, что стоит держаться за свою веру.
Рашмика хотела возразить, но Петр поднял руку:
– Не вини себя. На твоем месте мог оказаться любой. Просто моя вера никогда не была такой же твердой, как у остальных. И, думая о том, что ждет впереди, о том, на что обрекаю себя, я понял: у меня нет сил через это пройти.
Она знала, о чем речь. Суровость теперешнего этапа паломничества – пустяк по сравнению с тем, что ожидает Петра в соборе, куда он держит путь. Его веру существенно укрепят с помощью специальных препаратов. Парня хирургически и нейрохирургически приспособят для непрерывного наблюдения за Халдорой – и пересменок уже не будет. Ни сна, ни отдыха, ни даже возможности закрыть глаза.
Только безмолвное слежение – до самой смерти.
– У меня тоже не нашлось бы на это сил, – призналась она. – Даже если бы я верила.
– А почему ты не веруешь?
– Я верю в рациональное объяснение. Я не верю, что планеты могут исчезать без серьезной причины.
– Но причина есть. И наверное, самая что ни на есть серьезная.
– Божий промысел?
Петр кивнул. Рашмика завороженно смотрела, как его адамово яблоко тычется в край высокого воротника рубашки.
– Но почему здесь, почему сейчас?