Проповедник
Шрифт:
— Нет, к сожалению. И еще вопрос: что они вообще могут дать? Что, если их закопали прямо на том месте, где мы их нашли, или, предположим, выяснится, что на них почва другого типа? Ну и что тогда? Все равно что искать иголку в стоге сена.
— Я больше всего надеюсь на анализ ДНК. Как только мы найдем подозреваемого, у нас появится возможность сравнить его ДНК с образцами.
— Да, дело только за пустяком — найти подозреваемого.
Они молча обдумывали ситуацию какое-то время, потом Мартин прервал мрачное молчание и встал.
— Ну, так много не высидишь, пойду лучше копать дальше.
Он
Обстановка во время ужина оставалась очень напряженной. Ничего необычного в этом не было, особенно после того, как сюда переехала Линда, но сегодня возникало такое ощущение, будто воздух сгустился настолько, что, казалось, его можно резать ножом. Ее брат очень скупо, едва ли не односложно, рассказал о визите Сольвейг к их отцу и дал понять, что совершенно не настроен обсуждать эту тему. Линду, напротив, это вовсе не устраивало, она не собиралась позволить ему отмалчиваться.
— Значит, выходит так, что не дядя Йоханнес укокошил тех девчонок. Папаша, должно быть, чувствует себя настоящим гадом: настучал на своего единственного брата, а теперь тю-тю — братец-то, оказывается, и ни при чем.
— Помолчи, пожалуйста. Незачем говорить о том, чего не знаешь.
Все сидевшие за столом вздрогнули. Рак на горе свистнул: по пальцам можно было пересчитать случаи, когда Якоб повышал голос. Линда даже на секунду почувствовала себя виноватой, но плюнула на это и настырно продолжала:
— А с чего папаше взбрело в голову, что тут замешан дядька Йоханнес? Мне никто про это ничего не рассказывал.
Якоб немного помедлил и решил, что самый простой способ заставить Линду перестать задавать вопросы — пойти ей навстречу и рассказать, что тогда случилось, сказать правду или, по крайней мере, часть правды.
— Папа видел одну из девушек в машине Йоханнеса той самой ночью, когда она пропала.
— А зачем папашу понесло из дома и куда он рулил посреди ночи?
— Он навещал меня в больнице, но не остался там на ночь, а решил поехать домой.
— И что, только и делов? А я слышала, народ трепался, что он позвонил в полицию и заложил Йоханнеса. Я хочу сказать, этому должна же быть какая-то причина, да и объяснений, наверное, найдется куча? Может быть, он ее просто подвез или еще что-нибудь.
— Возможно, и так, но Йоханнес отрицал, что виделся с девушкой тем вечером. Он сказал, что в это время лежал дома у себя в кровати и спал.
— А что сказал дед? Он что, Габриэлю уши на задницу не натянул, когда тот сдал полиции Йоханнеса?
Линде было безумно интересно. Девушки исчезли, когда она еще не появилась на свет, до нее доходили обрывки слухов, и она знала только фрагменты этой истории. Никто из семьи не рассказывал ей, что же произошло в действительности. По большей части то, о чем говорил сейчас Якоб, стало для нее новостью.
Якоб фыркнул:
— Да, дедушка прямо из берегов вышел, ну, если сказать помягче. Тем более что все это случилось, можно сказать, совсем некстати. Дедушку тогда интересовало только одно: он спасал меня, вытаскивал с того света. И он здорово разозлился на папу за то, что тот выкинул такую штуку.
Дети доели ужин, и их выставили из-за стола. В противном случае они сидели бы, навострив уши, и, раскрыв рот, слушали бы захватывающую историю о том, как прадедушка Эфроим спас жизнь их отцу. Они слышали эту почти сказочную историю уже много-много раз, но она никогда им не надоедала.
Якоб продолжал:
— Да, он определенно разъярился. Дедушка даже собирался изменить завещание и сделать Йоханнеса своим единственным наследником, но не успел, потому что вскоре после всего этого Йоханнес умер. Так что будь Йоханнес жив, мы бы, наверное, жили в домике лесника вместо Сольвейг с сыновьями.
— А почему папа так не любил Йоханнеса?
— Ну, вообще-то я точно не знаю, папа никогда особенно об этом не распространялся и прямо ничего не говорил. Но мне дедушка кое-что рассказывал, так что, может быть, объяснение есть. Бабушка умерла, когда родился Йоханнес, потом Эфроим взял с собой сыновей, и они объехали все побережье. Эфроим читал проповеди и проводил службы, и они все время сопровождали его. Как мне объяснил дедушка, он сразу понял, что они оба — и Йоханнес, и Габриэль — обладали даром исцелять людей, так что каждая общая молитва заканчивалась тем, что они лечили больных и увечных.
— Что, папа такое делал? Он действительно исцелял людей? Он что, и сейчас такое может?
Линда раскрыла рот от удивления. Перед ней широко распахнулась дверь в совершенно новую и неизвестную ей область истории семьи, и она затаила дыхание, боясь, как бы Якоб не замолчал и не оставил при себе то, что знает. Линда слышала, что между Якобом и дедушкой сложились особые отношения. Они были сильно привязаны друг к другу. Их связь стала еще теснее после того, как выяснилось, что костный мозг Эфроима подходит для пересадки и он может стать донором для больного лейкемией Якоба. Но она не знала, сколь много дедушка значит для него. Ясное дело, она много раз слышала, что люди называют дедушку Проповедник, и до нее тоже доходили невнятные слухи о том, что он заполучил свое богатство в результате какой-то аферы. Но Линда всегда считала, что байки об Эфроиме — всего лишь треп и преувеличение, да и к тому же она не воспринимала его как живого человека, для нее Эфроим был лишь подтянутым суровым стариком на семейных фотографиях.
— Нет, не думаю, едва ли, — ответил Якоб и слегка улыбнулся, представив себе своего всегда сдержанного и корректного отца в роли целителя больных и убогих. — Как папа объяснил, дар у него больше не проявлялся. Дедушка мне рассказывал, что в этом нет ничего необычного и что дар очень часто исчезает после полового созревания. Дар приходит от Бога, и иногда можно вернуть его, но это нелегко. Я думаю, что ни Габриэль, ни Йоханнес не смогли вновь обрести его, когда подросли. Каким-то извинением для папы может служить то, что они с Йоханнесом были очень разными. Стильный, обаятельный Йоханнес мог очаровать кого угодно, но в повседневной жизни вел себя совершенно безответственно и беспечно. Еще когда дедушка был жив, и он, и Габриэль получили от него по хорошей сумме денег, но Йоханнес умудрился просадить свою долю года за два. Дедушка из-за этого страшно разозлился и в завещании назвал Габриэля своим главным наследником, вместо того чтобы разделить состояние между обоими сыновьями. Но, как я уже сказал, все могло бы быть по-другому, он просто не успел.