Пророчество Луны (др. изд.)
Шрифт:
— Твоем ребенке! — вскричала Елена. — Да он еще даже не родился! Тогда как…
Елена внезапно умолкла и в последний раз посмотрела на Джованни.
— У тебя есть время до завтрашнего полудня, чтобы определиться, кого ты больше любишь!
Затем она вытащила из складок платья конверт и дрожащей рукой протянула его Джованни.
— Держи! Знаменитое письмо мессера Луцио, то, что стоило ему жизни! Я хранила пакет в надежде, что смогу вернуть его при встрече. Теперь мне представилась такая возможность!
Джованни уставился на большой желтый конверт со смесью любопытства и тревоги.
— Ты открывала
— Нет.
— Сохрани его. Тюремщик заберет его, если найдет. И, если мне суждено умереть, прошу тебя, ради нашей былой любви, передай его Папе. Только так я смогу почтить память учителя.
Елене хотелось швырнуть конверт ему в лицо. Отчаяние и ярость раздирали ее, но она сумела сдержаться. Женщина спрятала письмо в платье и взбежала по ступеням, не желая, чтобы бывший любовник заметил ее слезы.
На половине пути она остановилась, немного помешкала и обернулась.
— Я попрошу начальника охраны развязать тебе руки и дать письменные принадлежности. Если ты решишь жить со мной, напиши название любого философского труда на листке бумаги. Отдай его тому же человеку. Если я не получу записку до полудня, то уже ничего не смогу сделать ни для тебя, ни для твоей жены.
Елена бросила последний взгляд на любимого и поспешила прочь.
Едва дверь в подземелье захлопнулась, Джованни разрыдался. Его сердце разрывалось на части. Он знал, что не переменит своего решения. Это означало бы предать себя самого, любимых и близких, а также смысл всей жизни. И снова на ум юноши пришли слова Христа, которые напомнил ему старец Симеон: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине» и «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».
Согласится ли Елена помочь ему бежать вместе с Есфирь, понимая, что ей придется от него отказаться? Джованни не знал ответа на этот вопрос. Да и не ему нужно было на него отвечать. Он мог только ждать. Ждать и молиться.
Глава 88
На рассвете восьмого дня слабый лучик света проник сквозь отверстие в стене темницы и упал на лицо Джованни.
«Воскресенье», — подумал узник. Он знал, что скоро умрет. Он не передал сообщение через тюремщика, и Елена не пришла. Печаль переполняла душу Джованни, но он был спокоен. Он знал, что поступил правильно и не в силах изменить ход событий. Если судьбой ему уготовано сгореть на костре, что ж, пусть будет так. Джованни тревожился лишь о том, что произойдет с Еленой и Есфирь после его смерти. Он мог только вверить их в руки Господа и потому после визита Елены без устали молился Богу, чтобы Тот смягчил ее сердце и пришел на помощь брошенной в тюрьму Есфирь.
Тюремщик и два солдата вошли в подземелье и сняли с Джованни оковы. Затем повели его на площадь перед архиепископским дворцом, где уже был сложен костер.
Маленькая процессия прошла мимо православного храма, и Джованни услышал пение монахов. Образы из прошлой жизни на горе Афон промелькнули в его памяти. Вскоре его вытащили на середину площади, где уже собралась большая толпа. Некоторые глумились над несчастным, но большинство людей молчало, жалея его: они знали, что этого человека приговорили к смерти за убийство аристократа, которое он совершил, защищая честь женщины, и за бегство с галер. В конце площади, напротив
В ту же минуту, за несколько лиг от места казни, Есфирь стало нехорошо, и она позвала на помощь. У нее не было никаких известий от Джованни, и она не знала, что происходит на другой стороне острова. Ночью у нее отошли воды, и теперь женщина лежала распростертая на полу тюремной камеры, куда ее бросили вместе с Сарой и дюжиной других евреек, выживших после резни.
Сара поспешила к хозяйке.
— Думаю, пора, — простонала Есфирь, задыхаясь. — Живот разрывается.
— Вставай! — закричала женщина по имени Ребекка. — Две из нас будут тебя держать, а две другие подхватят младенца. Я родила так всех своих восьмерых детей.
Есфирь с помощью Сары и еще одной узницы медленно поднялась на ноги и встала, прижавшись спиной к стене. Женщины поддерживали ее под руки.
Джованни медленно взошел по ступеням на помост, обложенный вязанками дров. Встал спиной к вбитому вертикально бревну, и стражники связали ему руки за спиной. Подошел священник, протянул смертнику крест для поцелуя и спросил, хочет ли несчастный исповедаться.
— Да, — тихо ответил Джованни.
Священник обратился в слух.
— Я прошу прощения у Бога за все те случаи, когда я не верил в Его милость и был недостоин Его любви.
Клирик удивился.
— Ты хочешь сознаться только в этом?
Джованни кивнул.
— Тогда я не могу дать тебе отпущение грехов. Твоя исповедь неискренна! Я знаю, ты совершил преступление, иначе суд не приговорил бы тебя к смерти!
— Я сказал о том, что отягощает мою совесть. А за все остальное пусть меня судит Всевышний, к счастью, Его суд не похож на людской.
— Значит, тебе нечего добавить?
Джованни заметил, как из дворца архиепископа появилась группа знатных горожан. За их спинами он без труда разглядел Елену. Сердце юноши сжалось. Она пришла посмотреть на его казнь.
— Я хочу сказать еще что-то.
— Продолжай, сын мой.
— У меня под поясом письмо к молодой еврейке, Есфирь, которую несправедливо заточили в цитадель Фамагусты. Пожалуйста, передайте это послание ей.
Священник просунул пальцы под кожаный пояс и вытащил клочок тонкой бумаги, сложенный вчетверо. Незаметно опустил в карман рясы и спросил:
— Это все?
— Нет. Пожалуйста, скажите дочери губернатора, Елене, что я всегда ее любил.
Елена сидела рядом с отцом. Уверенная, что любовник обязательно даст ей знать, она организовала все для побега. Но когда никто не пришел, неописуемый гнев охватил ее сердце и разум. Елена никак не могла смириться с тем, что Джованни любит другую женщину. Одна мысль об этом сводила ее с ума. Вместо того чтобы действовать согласно плану, Елена теряла драгоценное время, не в силах принять решение… пока не стало слишком поздно. Она пребывала в странном состоянии, словно была сама не своя, как мертвая. В ее сердце билась холодная ярость, но едва Елена увидела Джованни на костре, гнев сменился ощущением безмерной трагичности происходящего.