Пророк
Шрифт:
– Хватит! – властно произнес он.
Сержант с разбитой губой, глуповато ухмыляясь, тихо прошептал:
– Проваливай, дядя!
– Хватит, – повторил Холмогоров уже мягче.
Ракетчики, чувствующие, что перевес на стороне ОМОНовцев, остановились. Сержант же Куницын, ослепленный злостью и огорченный тем, что ему помешали выплеснуть эмоции, отвел руку для удара. Холмогоров не выглядел бойцом.
Человек, привыкший драться, никогда не станет разговаривать. «Сперва бей, потом думай и только потом говори», – такое правило исповедовал Куницын.
В душе сержант надеялся,
И тут случилось то, чего сержант никак не ожидал. Холмогоров, продолжая стоять все так же прямо, не отступая ни на шаг, в полете перехватил руку сержанта, схватив ее за запястье. Это было подобно тому, как мчащаяся машина врезается в бетонную стену. Как только пальцы Холмогорова сомкнулись, кулак сержанта застыл в воздухе. Вся сила, вложенная в удар, вернулась наносившему его, как отдача при выстреле артиллерийского орудия. Куницын чуть не упал, затем исподлобья посмотрел на Холмогорова. Тот оставался таким же спокойным, как и прежде.
– Хватит, – услышал сержант и почувствовал, что не сможет ослушаться.
Сапожников изумленно взирал на Холмогорова.
Куницын попытался вырвать руку, но так и не сумел, пока Холмогоров сам не разжал пальцы.
– Так погибших не поминают. И девушка, кстати, в чем-то права. Возвращайтесь, – обратился он к ракетчикам, – и не держите на них обиды.
Сказав это, Холмогоров медленно повернулся, прошел через зал к своему столику и вновь принялся за ужин. Произошедшее настолько изумило официантов и метрдотеля, что, даже когда приехала вызванная милиция, женщина отвела наряд в сторону и попросила командира не вмешиваться, мол, все обошлось миром. Тот с недоверием посматривал на Холмогорова, не веря, что какой-то штатский, про которого метрдотель говорила, будто он еще и священник, сумел удержать разбушевавшегося бойца спецназа.
Виновники драки – мужчина с двумя девушками – оставили недоеденными вторые блюда и, наскоро рассчитавшись с официантами и прихватив недопитое, удалились в номер. Музыканты больше играть не рисковали: вдруг кому-нибудь из ОМОНовцев придет в голову пригласить еще какую-нибудь девушку на танец? День рождения капитана Пятакова был окончательно испорчен.
Драка, конечно, может принести удовлетворение, но только в том случае, если кончается победой.
Тут же не победил никто.
– Я этих «черных»… – бурчал сержант Куницын.
– Что? – отозвался майор Грушин, уже пожалевший о походе в ресторан.
– Я бы их душил, убивал.
– Да ты же своих замочить хотел!
– И они суки, – вставил сержант Сапожников, – отсиживаются в тылу.
– Тебя никто насильно в спецназ не тянул.
– Тоже верно, – согласился Куницын, не понимая, что эти слова адресованы ему, а не Сапожникову.
Спецназовцы дошли то такого состояния опьянения, когда уже тяжело разобраться, кто и что хочет сказать. Каждый говорил о своем, у каждого была своя правда. Больше их не трогали, у ребят был повод залить горе.
Старательно обходя столик спецназовцев, двое ракетчиков подсели к проституткам и после короткого общения исчезли вместе с ними.
Холмогоров спокойно наблюдал
«Жизнь в городе складывалась в течение веков, – подумал он, – и было бы глупо пытаться изменить ее за пару дней».
– Товарищ майор, посмотрите, – ницын, вытягивая над столом руку, – мый слабый мужик, а он – хиляк, боязливо покосился на Холмогорова.
– С виду хиляк, – напомнил майор.
– Со мной такое первый раз случилось. Я любого завалить могу!
– С каждым что-нибудь случается впервые, – напомнил майор. – У тебя и раньше рука сама собой опускалась.
– Не было такого, товарищ майор.
– Забыл, сержант? А когда полковник приказал тебе кавказскую овчарку на чеченской могиле пристрелить? Не ты, а Гришка приказ выполнил.
– Гришка… – неохотно признался сержант Куницын. – Я его перед отъездом подколоть хотел, спрашиваю, что, мол, снится тебе сука чеченская? А он отвечает, мол, думаешь, я в нее из снайперской винтовки стрелял, потому что промазать боялся? Нет! Чтобы взглядом с ней не встретиться! А глаза ее до сих пор снятся, сказал. Попробуйте, товарищ майор, – и сержант Куницын, готовый к единоборству, поставил согнутую в локте руку на стол.
Подполковник Кабанов, не отличавшийся особой силой, поспешил отодвинуться от стола и закурил.
– Ну же, товарищ майор!
Грушин неохотно обхватил пальцами ладонь сержанта. Руки задрожали, рельефно выступили вены и сухожилия. Майор Грушин чуть слышно кряхтел, щеки его налились краской. Он чувствовал, что сержант сильнее его и долго удерживать его руку он не сможет. Но на стороне майора было преимущество – чем старше человек, тем он рассудительнее, тем труднее поддается эмоциям.
– Держись, майор, – шептал подполковник, – покажи салагам, что такое офицер.
Куницын чувствовал перед командиром робость и, даже будучи пьяным, раздумывал, не лучше ли поддаться. Но тут в его затуманенном алкоголем мозгу всплыла фраза, не раз слышанная от майора: "Спецназовцы не сдаются.
Они погибают".
– Эх, – громко выдохнул сержант Куницын, напрягаясь до последнего.
И в этот момент он совершил оплошность – посмотрел в глаза майора, желая увидеть в них страх проигравшего. Майор же, хоть его рука и клонилась к столу, смотрел спокойно. Сержант дрогнул, кровь отлила от щек. Он видел перед собой не задиру, а настоящего мужчину, который знает цену своей силе и силе противника. Куницын ощутил, как сила уходит от него, словно перетекает по невидимой трубке в глаза майора.
Куницын попытался отвести взгляд, но уже не мог. Майор медленно, уверенно выровнял руки, а затем спокойно положил руку сержанта на стол, опрокинув при этом большой бокал с минералкой.
– Вот так-то, – сказал он.
– Грушин, ты меня удивил! – восхищенно сказал подполковник Кабанов. – Я уж подумал, что он тебя уложит.
– Ерунда, – немного смущенно ответил майор Грушин.
– Как это у вас получается? – изумился сержант Сапожников.
– Я же сказал, ерунда. Если не уверен в себе, Куницын, то никогда не смотри противнику в глаза, к добру это никогда не приводит.