Пророки Возрождения
Шрифт:
Донателло. Давид. 1433 г.
Флоренция, Национальный музей
В противоположность ему посмотрим на художника – монаха и аскета, смиренного Анжелико ди Фьезоле, становящегося на колени в своем монастыре Сан Марко, чтобы написать голову Христа и прикасающегося к ней кистью, проливая слезы; посмотрим на его ангелов на золотом фоне, одетых в пурпур, и на целомудренных дев, гремящих в трубы или играющих на скрипках у райских врат; в них вы увидите цветение самых изящных лилий христианского мистицизма. В произведениях других замечательных художников, таких как Содома или Боттичелли, сенсуализм и мистицизм смешиваются и бессознательно сочетаются в тонких и почти неуловимых оттенках. Но величайшие гении эпохи, высшие творцы, те, в ком острота мысли равна глубине чувства и мощи воображения, – они обречены видеть оба мира во всем их величии и во всей их истине. Что говорить? Они несут эти миры в себе, словно библейская беременная женщина, чувствующая, как двое детей дерутся у нее в утробе. На них лежит тяжелая задача примирить этих двух соперников, найти точку соприкосновения двух антиподов.
II. Волхв и трое архангелов Возрождения
В «Жизнеописании наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» Вазари говорил о ста пятидесяти художниках. Небывалое цветение талантов и гениев, подобное тому, какое было в древней Греции. Нет ни одного из них, у кого бы не было своей особой индивидуальности и прелести. Легко можно было насчитать там порядка двадцати школ и дюжину величайших мастеров, таких как Джотто, Брунеллески, Донателло, Анжелико, Мантенья, Веронезе, Тициан и Тинторетто. Но над этой многоцветной толпой и сияющими корифеями возвышаются, словно полубоги, четыре сверхчеловеческих гения, которые излучают как бы сверхъестественный свет. Ибо если другие заимствуют свой огонь из своей эпохи, то эти получают свой из непостижимых сфер и освещают его лучами самое отдаленное будущее.
Их имена – Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело,
Они не похожи друг на друга, они не продолжают друг друга и черпают из разных источников. Они были соперниками, а подчас – врагами. И все же эти утонченные одиночки, которые глядят друг на друга и оценивают друг друга издалека, образуют единое и гармоничное целое. Ибо в них воплощена разумная душа Возрождения. В них выражаются его самые глубинные стремления, самые тайные помыслы. Все четверо желали смешения эллинского и христианского идеала, и это было их горячей и отважной мечтой. Но они пытались достичь этого различными путями.
Леонардо, универсальный гений, предтеча современного мира, производит это алхимическое чудо через гений Науки и Интуиции . Его широкая любознательность, его высокая и бескрайняя симпатия охватывает мир. Он доискивается, как маг и мудрец, грозной тайны Зла, тайны Женщины, Андрогина и Человекобога и, не разрешив эти тайны, оставляет нам их незабываемые и фантастические видения.
Рафаэль, платоновский ангел, исполненный изящества и прелести, осуществляет слияние двух враждующих миров через призму Красоты . В ее чарующих лучах Парнас и христианское Небо, церковь и Афинская школа сближаются и дополняют друг друга в светящейся гармонии.
Микеланджело, Титан, обращенный в ветхозаветного пророка, пытается сблизить два мира силой Воли . Он воспроизводит библейскую историю с пластической мощью Прометея и вносит гений Скорби в современную скульптуру. В его характере, как и в его трудах, слышны громовые раскаты Люциферова бунта и божественной молнии.
Корреджо, падший серафим из высшего мира, едва коснувшийся нашей проклятой земли, поднимает нас в небесные сферы. Там больше нет борьбы, страдания и ненависти, но мир, экстаз и высший свет. Там осуществляется через Любовь та красота души, которая воссоздает небо в жизни, обретя его в самой себе.
Такова четверка итальянских художников, которые были великими Ясновидящими. Если искусство в своей высшей мощи становится эстетическим и духовным посвящением, Леонардо будет тогда волхвом, который ведет нас вместе с тремя архангелами Возрождения, несущими людям пробужденную Красоту, Силу и Любовь. С каждым из этих четырех проводников ад, земля и рай меняют облик, и все же это будет та же самая Вселенная. Ибо великим гениям свойственно лицезреть богов, которых не видит толпа, и показывать нам метаморфозы Природы и человека под их влиянием.
Глава V Леонардо да Винчи и гений Науки [23]
Больше знать и больше любить.
Леонардо да Винчи
Четыреста лет назад (2 мая 1519 года) Леонардо да Винчи умер в замке Клу возле Амбуаза, вдалеке от своей родины, в глубоком одиночестве, но утешенный и согретый нежной привязанностью короля Франциска I.
Приближение этой даты для нас содержит в себе нечто волнующее и даже, я бы сказал, торжественное. Она напоминает нам не только об одном из самых грандиозных художников мира во всем его величии, но и о вечных связях, объединяющих Францию и Италию. Это братство, скрепленное кровью, пролитой на Фриульском хребте в Альпах, в оврагах Аргоннского леса и в долинах Шампани за великое дело справедливости и свободы народов, и разве не пожелают две латинские сестры отметить свою совместную победу и скрепить свой новый альянс более тесной дружбой? Не является ли Леонардо да Винчи величайшим представителем и красноречивым символом этого необходимого союза, вписанного в их долгую историю? Не у нас ли он нашел убежище, которое тщетно искал в своей стране? Не нам ли он завещал некоторые из своих самых прекрасных и самых таинственных творений? Не во Франции ли он повстречал своих самых горячих поклонников? Наконец, не предвосхитил ли он своим двойным культом науки и искусства самое возвышенное в современной душе? По всем этим причинам Леонардо является для нас сегодня самым ярким воплощением весьма актуальной идеи, а именно: тесного и необходимого союза итальянской и французской души. Легкие облачка могут время от времени затуманивать такой союз, но он неразрывен, ибо основан на высочайших интересах человечества и на греко-латинской традиции, которая идентифицируется с цивилизацией.
Это исследование, где представлена в новом свете тайная психология и потаенная лаборатория мысли Леонардо, – лишь скромная дань уважения всем, чьи более влиятельные голоса прославят вскоре по ту и по эту сторону Альп несравненного автора «Джоконды».
I. «Медуза» и тайна Зла. Христос в «Тайной Вечере» и тайна Божественного
Если кому-нибудь пришла бы фантазия объяснить характер, жизнь и труд Леонардо предыдущей жизнью, которая была как бы приготовлением этой, он должен был бы представить его предыдущее воплощение в образе одного из тех волхвов, ведомых звездой, которые, согласно Евангелию, пришли и принесли дары новорожденному Христу и вернулись в свои страны, поклонившись божественному младенцу. Эта легенда могла бы, по крайней мере, послужить пророчеством для карьеры великого художника, пророка современной души. Это была бы некая ее схема и символический образ. Мысль и труды Леонардо направлялись неотступной мыслью о трех глубоких тайнах: Тайне Зла в Природе и в человечестве; Тайне Женщины; Тайне Христа и божественного Слова в человеке . На первый взгляд творчество да Винчи, разделенное и разбросанное между мучением науки и грезой искусства, кажется неким мутным хаосом неполных и разрозненных фрагментов. Но когда рассматриваешь их в свете этих трех идей, которые являются побудительными мотивами, этот ритм проясняется и складывается в единое гармоничное целое.
Проследим же за этими тремя метеорами, которые стремятся к одной цели и заканчивают соединением в единую звезду. Так мы охватим одним взглядом трагический фон, на котором возникают прекрасные явления, созданные великим художником, и сверкающие истины, которые определяют его труд.
1. Юность Леонардо во Флоренции. Ангел, поклоняющийся Христу, и чудовище на щите. Гений Науки
Леонардо родился в маленьком городке Винчи, чья скромная колокольня возвышается на вершине холма между Пизой и Флоренцией. Изящный и строгий пейзаж. Позади холма высокая цепь Апеннин вьется в множество складок и поднимается к крутым вершинам. С другой стороны улыбается плодородная долина, ее прикрывают горы. Здесь и там среди полей, виноградников, оливковых рощ виднеются сельские домики. На этом небольшом горизонте, в скромных и грациозных линиях, все говорит о мирном труде и счастливой деятельности в совершенном спокойствии. Скажем сразу, что автор «Мадонны в скалах» и «Джоконды», который был изобретателем пейзажа, отражающего состояние души, нигде не воспроизводил на своих картинах тосканскую природу, но вдохновлялся скорее широкими горизонтами Ломбардии или величественными вершинами Доломитовых Альп, которые отвечали его внутреннему состоянию.
Рожденный в 1454 году, Леонардо был сыном крепкого нотария и крестьянки. Его отец признал ребенка, которого он имел от своей любовницы, затем женился на горожанке. Так как последняя вскоре умерла бездетной, сер Пьеро воспитывал бастарда как своего законного сына и дал ему прекрасное образование. Маленький Леонардо к тому же был так любезен и умен, что он понравился бы и самой ревнивой мачехе. Сер Пьеро, часто посещая Флоренцию, нашел лучших учителей своему сыну, и тот поражал их всех своей невероятной легкостью и ранней строгостью своих мыслей. Он был равно одарен во всем, и все его интересовало: математика, геометрия, физика, музыка, скульптура и живопись. Его единственным недостатком была множественность его дарований и непостоянство вкусов. Он жадно переходил от одного предмета к другому, как если бы хотел охватить все человеческое знание. Но самый выдающийся талант его проявлялся в живописи. Сер Пьеро показал рисунки своего сына знаменитому Андреа Верроккьо, тогда первому художнику Флоренции. Последний был смущен рано проявившейся гениальностью его эскизов. «Андреа пришел в изумление, увидев, насколько замечательны первые опыты Леонардо», – говорит Вазари. Вероккьо тотчас же принял юношу в свою мастерскую и вскоре стал использовать его как помощника в своей работе. Его товарищами были Перуджино, Лоренцо ди Креди и Сандро Боттичелли, все трое – ученики Верроккьо. Леонардо, должно быть, никогда не нравился Перуджино, художнику без живости и без убеждения, трудолюбивому подражателю средневековым образцам, неустанно работавшему по одной и той же схеме, атеистической, скупой и претенциозной, который, с ограниченным талантом и сильной настойчивостью, смог создать из мистической живописи прибыльное дело. Напротив, да Винчи привлекал нежный и прекрасный Лоренцо ди Креди, одушевлявший его своим жаром и вдыхавший в него свое чувство жизни. Он интересовался также своенравным и взбалмошным Боттичелли, чьи своеобразные эскизы он умел ценить. Как все великие исследователи, Леонардо любил входить в натуру других и там забывать себя, чтобы познать их до глубины. Что касается его самого, он изучал в мастерской Вероккьо химические свойства красок, науку колорита и перспективы.
Андреа Верроккьо. Крещение Христа.
Фрагмент с ангелом работы Леонардо. 1472 г.
Флоренция, Галерея Уффици
Вскоре его учитель Верроккьо предоставил ему возможность показать в выгодном свете свой рождающийся гений. Монахи Валломброзы заказали ему полотно,
Другой анекдот, не менее характерный и еще более любопытный, о дебюте Леонардо, тоже донес до нас Вазари. Это анекдот о щите. Он достаточно известен. Но необходимо вспомнить его здесь, чтобы извлечь из него указание, которого никто в нем не заметил по сей день и которое крайне важно. Ибо, совместно с предыдущим, он поможет нам проникнуть с первого взгляда в самое сердце гения Леонардо.
Однажды некий крестьянин принес мессеру Пьеро обструганную доску из фигового дерева и попросил отдать во Флоренции нарисовать что-нибудь красивое на этом щите в форме круга. Нотарий дал кусок дерева своему сыну и передал ему просьбу крестьянина. Леонардо ответил, что охотно займется этим делом и постарается угодить и своему отцу, и крестьянину. Он принялся шлифовать и обрабатывать эту доску, чтобы придать ей вид щита, покрыл ее слоем гипса и затем стал расписывать ее на свой лад. Для этого он заперся в комнате, куда никто, кроме него, не имел права входить. Там он собрал коллекцию самых странных и ужасающих животных, каких только мог раздобыть, множество ящериц, саламандр, сверчков, змей, кузнечиков, крабов и летучих мышей. Из их элементов, искусно скомбинированных, лукавый подмастерье для развлечения изобразил на щите животное более страшное, чем все чудовища, существующие в природе или в легенде. Он рисовал его так долго, что воздух комнаты стал зловонным из-за издыхающих животных. Но художник, занятый только своим творением, даже не заметил этого. Однажды утром он пригласил своего отца войти в его потайную комнату, чтобы показать ему необыкновенное животное. Чулан был погружен в темноту, но через трещину в ставне проник луч солнца и упал на щит, расположенный в глубине. Мессеру Пьеро почудилось, что он видит чудовищного зверя, выходящего из стены. Зверь извергал огонь из пасти, дым из ноздрей и, казалось, отравлял воздух вокруг себя. Мессер Пьеро отскочил, издав вопль ужаса. Но сын сказал ему: «Не бойся ничего. Это всего лишь доска, которую ты просил меня расписать. Щит должен внушать страх; ты видишь, что я достиг своей цели». Сер Пьеро, пораженный, продал щит флорентийскому торговцу картинами, который заплатил ему сто дукатов и перепродал щит за триста дукатов миланскому герцогу. Крестьянин получил другой щит, на котором хитрый нотарий заказал нарисовать за несколько грошей сердце, пронзенное стрелой, и поселянин остался очень доволен.
В этом анекдоте, ходившем по флорентийским мастерским и без которого и по сей день не обходится ни одна биография живописца, обращает на себя внимание вкус к мистификации, посредством которой молодой Леонардо любил доказывать, что он умеет сравняться с Природой и даже превзойти ее. Но здесь есть нечто большее; сопоставив два вышеназванных анекдота, в них можно обнаружить две основные линии, проистекающие из двух полюсов его «я», линии одновременные и противоположные, которые должны были одновременно управлять его мыслями и его жизнью. С одной стороны, страстный идеализм призывал его передавать в соблазнительных формах красоты самые тонкие чувства и вынуждал его истолковывать с любовью и энтузиазмом высочайшие тайны души и духа. С другой стороны, его горячее любопытство толкало его на изучение всех проявлений Природы, на скрупулезное постижение структуры всех существ, на проникновение в глубинные причины всех форм жизни. Первый инстинкт – это инстинкт художника, ищущего правдивое в синтезе красоты; второй – инстинкт ученого, преследующего истину в детальном анализе явлений. Один работает с интуицией и воображением, другой – с наблюдением и логикой.
Все существование Леонардо должно было разделяться между этими двумя сферами – искусством и наукой. Эти две силы встречались и сочетались в его трудах. Прирученные искусным магом, но кипящие в его крови и замкнутые в его сердце, они не прекращали там спорить и сражаться между собой. Искусство призывало его к незыблемым истинам, витающим в бесконечном небе и достигающим сверхъестественного света, через который проникает христианская тайна; наука влекла его в великое море бытия, в бурлящую гущу жизни, в глубине которой смутная тайна Зла подстерегает изнуренного исследователя. И Леонардо погружался в эту бездну со смешанной дрожью ужаса и наслаждения, чтобы извлечь из нее вспышку энтузиазма и созерцательного экстаза. Никто ничего не знал об этой внутренней борьбе, да и мы сами ничего бы не знали о ней без его записанных мыслей, где они выдавали себя. Но сам он говорил о себе с непоколебимой уверенностью: «Я бы постиг все тайны, добравшись до сути!»
Так можно сказать, что взгляд ангела, обращенный к крещению Христа, и чудище со щита изначально заключают в себе все труды Леонардо, раскрывая нам два полюса его души и две тайны, вокруг которых его гений должен был вращаться, подобно блистательной комете вокруг двух потаенных солнц.
Теперь мы можем представить себе впечатление, которое художник, столь странно одаренный и вооруженный, должен был производить в расцвете молодости, между своим двадцатым и тридцатым годом, на своих флорентийских сограждан, людей умных, но с мелкими страстями и узким горизонтом. Флоренция тогда была первым центром искусств в Италии, но поскольку Рафаэль и Микеланджело еще не появились, то последнее течение в живописи было раздроблено на мелкие школы. Подражатели Мазаччо, копируя реальность, погрязли в сухости. Сумрачная школа, представленная Перуджино, вернулась к византийской косности с ее напускной набожностью. Меж этих двоих колебался Боттичелли, с прелестью необыкновенной, но немного манерной. То, чего недоставало всем этим талантливым людям, – это интенсивная жизнь и широкое воображение. Каждый оставался привязан к традиции и не выходил за пределы ограниченного круга. Леонардо, со своими многочисленными талантами и обширным гением, должен был им казаться неким универсальным магом всех искусств под видом знатного господина. Его интеллектуальные и моральные качества просвечивали сквозь привлекательную внешность. Со своим высоким лбом, длинными рыжими волосами, чарующим взглядом он был красив, любезен, щедр, искусен в фехтовании – безупречный рыцарь. Он владел шпагой так же ловко, как кистью и резцом. Его слово убеждало разумом и подкупало красотой. Его вид прогонял любую грусть. Lo splendor dell’aria sua, che bellisima era, rasserenava ogni animo mesto. Его физическая сила равнялась его уму. Он останавливал коня на скаку, и та рука, которая могла согнуть язык колокола, могла также и заставить трепетать струны гитары, ласкать тонкую кожу или перебирать гриву с бесконечной нежностью. Он обожал лошадей и птиц.
Что касается последних, он не любил видеть их пойманными. Иногда он ходил к торговцам птицами на Понте-делла-Карайя и покупал голубей. Он сам вынимал их из клетки, сажал на ладонь и смотрел, как они взлетали над Арно. Когда они исчезали, он часто стоял в задумчивости, устремив глаза к горизонту. Мечтал ли он уже о полетах, которые так мучили его впоследствии? Его находили странным и чудным, но это не умеряло его очарования. Часто, поглощенный прогулкой и своими мыслями, он пускал свои эскизы, портреты, фантазии в путешествие по мастерским или дворцам. Он продавал их, когда нуждался в деньгах, но часто отдавал их своим друзьям и больше не думал о них. Чтобы оценить влияние Леонардо на его современников, перечитаем начало его биографии, написанной Вазари. Автор «Жизнеописания знаменитых живописцев» не нашел таких слов даже для своего учителя Микеланджело, к которому он испытывал необыкновенное восхищение. Это придает весомость похвалам, которыми он осыпает его великого соперника, и гарантирует его чистосердечие. «Небесным произволением на человеческие существа воочию изливаются величайшие дары, зачастую естественным порядком, а порой и сверхъестественным; тогда в одном существе дивно соединяются красота, изящество и дарование, так что к чему бы ни обратился подобный человек, каждое его действие носит печать божественности, и, оставляя позади себя всех прочих людей, он обнаруживает то, что в нем действительно есть, то есть дар божий, а не достижения искусства человеческого. Именно это и видели люди в Леонардо да Винчи, в котором сверх телесной красоты, не получившей сколько-нибудь достаточной похвалы, была еще более чем безграничная прелесть в любом поступке; а дарование его было так велико, что в любых трудных предметах, к которым обращалась его пытливость, он легко и совершенно находил решения; силы в нем было много, и соединялась она с легкостью; его помыслы и поведение были всегда царственны и великодушны, а слава его имени разлилась так далеко, что не только у своего времени было оно в чести, но еще более возросло в потомстве, после его смерти. И в самом деле, дивным и божественным был Леонардо, сын сера Пьеро из Винчи» [25] .