Прорыв под Сталинградом
Шрифт:
– Очередная вылазка сегодня ночью, – заключил унтер-офицер. – Снова моя очередь, и со мной еще несколько крепких молодцов. Если все получится, будет еще две недели белый хлеб!
Лакош тут же загорелся: перед ним замаячила перспектива.
– Я, приятель, с тобой! – заявил он. – А если что пойдет не так – я из другой дивизии, и ты меня знать не знаешь.
Они долго препирались, но в конце концов в память о старой дружбе унтер-офицер поддался на уговоры. Предприятие оказалось сложнее, чем предполагал шофер. Чтобы добраться до баржи, необходимо было метров триста пробираться ползком, преодолевая ямы и огибая глыбы льда. Довольно быстро русские заметили движение и открыли шквальный огонь из минометов.
По возвращении его ждал неприятный сюрприз. Пропала Сента! Гайбель, которому Лакош доверил своего питомца, бормотал что-то невнятное – мол, сам уже сбился с ног, расспросил всех в округе. В порыве гнева Лакош со всего маху отвесил ему оплеуху, которую ефрейтор молча стерпел, понимая, что виноват. Оба они с ног сбились в поисках собаки, шофер изобретал все мыслимые поводы, чтобы заглянуть в блиндажи к соседям – но тщетно. Бульдожки не было и следа.
Из рассыпчатой белой муки, сахарина, сиропа, пищевой соды и кофейной гущи унтер-офицер Херберт состряпал изумительное печенье, которое Гайбель с его склонностью приукрашать унылые будни сравнил с миндальным пирожным. Через пару дней на пороге нарисовался сияющий от счастья Херберт с тремя караваями в руках – их ему за то, что он поделился мукой, напекла какая-то живущая невдалеке русская баба. Два дня они как сыр в масле катались, макая краюхи в сироп. Сироп оказался какой-то разведенной то ли бензином, то ли керосином смазкой. У всех начался страшный понос, уничтоживший не только оба рулона туалетной бумаги, но и все набранные калории. Благим намерениям приберечь чуток муки на Рождество воспрепятствовал вновь подступивший голод.
Лейтенант Дирк выкатил две счетверенных 40-миллиметровых зенитки на позиции, установив их в нескольких сотнях метров от штаба в старых советских пулеметных гнездах. Открыть огонь было разрешено лишь в том случае, если русские решат взять блиндажи штурмом. Однако те не торопились, и Дирк со своими людьми днями и ночами торчал рядом с пушками без всякого дела, мрачно наблюдая за воздушной войной, в которой не мог принять участия. Интересно было смотреть, как длинная цепь грузовых самолетов в сопровождении нескольких истребителей широкими кругами поднималась все выше над аэродромом, пока машины одна за другой не исчезали за спасительной пеленой облаков; как внезапно советские истребители прорывали завесу туч и с громким воем устремлялись к немецким “мессершмиттам”, вступая с ними в воздушный танец. Внизу, задрав головы, за сражениями наблюдала пехота, точно то были спортивные состязания.
– Вон там, вон там – гляди, как близко подобрался!.. Ей-ей, он его достанет!
– Поторопился он на вираже… Рановато подрезал! Не попадет!
– Ах он скотина! Уходит, подлец!
– Погоди… Погоди… Эх, почти! Удалой парень, черт подери! Спорим, он еще одного подденет?
– Эй, смотрите, спиралью пошли… Видал, Франц? Раз – и нет! За облака зашли. Ну все, сеанс окончен, не видать нам их больше. Гады…
Стоило трем несчастным истребителям, без устали рассекавшим небо, на минутку присесть, в дело вступали русские бомбардировщики. Видно было, как сверкают над аэродромом их серебристые фюзеляжи, как отрываются и летят вниз крохотные точки. Спустя миг над землей вырастали черные грибы, а если дым взвивался столбом – значит, попали в склад с горючим.
Как-то раз они поторопились – два истребителя еще были в воздухе.
– Эй, да он стреляет! – хватается за оружие отряд.
– Не стрелять! – командует Дирк. – Он просто перепугался!
Летчик тем временем достиг земли. Парашют в последний раз надувается, волочит парня еще какое-то время по снегу и накрывает его с головой. Пехота осторожно подбирается ближе. Тот больше не стреляет – либо потерял при приземлении ствол, либо кончились патроны. Подчиненные Дирка расправляют полотно, высвобождают запутавшегося в тросах; он с трудом поднимается и в нерешительности оглядывает врагов, выжидая, что будет дальше. Он низкорослый и щуплый. Юношеское лицо его одутловато и испещрено ссадинами. Кто-то срывает с него шлем – на лоб падают пряди непокорных светлых волос. Лейтенант дает ему прикурить. Трясущимися руками русский подносит сигарету ко рту, поспешно и отрывисто затягивается. Тем временем подоспел капитан Эндрихкайт.
– Не повезло тебе, парниша, – усмехается он. – Неудачное ты выбрал время, чтоб попасть в плен!
Прихватив пленного, офицеры направляются в штаб. Сбегается толпа зевак, бурно обсуждающих, ликвидируют его или нет.
– Ликвидируют?!
– А то! Либо прикончат его, либо отпустят. Нам самим жрать нечего!
– Ну, знаешь ли, я б в таком случае отпустил.
– Вот болван! Отпустить большевика собрался… А вдруг это комиссар!..
– Взгляните, Бройер, какую птицу мы вам поймали, – представляет летчика Эндрихкайт, добравшись до блиндажа начальника разведки. – Только что с неба свалилась! Наконец-то вам выпал шанс заняться своим делом!
Зондерфюрер Фрёлих задает ему обычные вопросы: кто такой, как зовут? Молодой человек – старший лейтенант, как становится ясно по петлицам, стоит только расстегнуть его летный комбинезон – сидит на скамье, повесив голову и не шевелясь, ни на что не отвечает. Бройер продолжает расспрашивать: “Должность?.. Часть?.. С какого аэродрома?..” В ответ тишина. “Ранен? Где болит?..” Офицеры не сводят с него глаз, однако юноша молчит и не трогается с места. Взгляд светло-серых глаз устремлен куда-то вдаль, поверх голов. Первым теряет терпение Дирк.
– Переломать ему все кости! Может, тогда говорить научится!
– Дирк, прошу вас! – урезонивает его Бройер. – Вы же офицер, позабыли?.. У пленного есть право и, если поставить себя на его место, даже обязанность хранить молчание. Или вы поступили бы иначе?
Лейтенант возмущен и посрамлен одновременно.
– Будто у этих супостатов-коммуняк есть какое-то понятие о чести! – бормочет он. – Вот до чего уже дошло… Хотел бы я знать, зашла бы речь о чести, если б мы в их лапы угодили. Они бы нас искрошили на фрикасе!
– Даже если вы тысячу раз правы, – резко обрывает его Бройер, – это не освобождает нас от обязанности поступать как представители цивилизованной нации. Мы немецкие солдаты, а не какие-нибудь бродяги и наемники!
Дирк молчит.
– Довольно! – ставит точку в допросе начальник. – Какая, в конце концов, в нынешнем положении разница, знаем мы, сколько у них бомб и где аэродромы, или не знаем… Гайбель, есть у нас еще что поесть?
– Остались только хлеб и тушенка господина обер-лейтенанта.