Прорыв под Сталинградом

Герлах Генрих

Его охватил ужас. Как, ему предстоит воплотить в жизнь эту статистическую околесицу, единственная цель которой – самообман? Именно ему? Хоть полковнику это и не было свойственно, он осмелился возразить.

– Благодарю за оказанное мне доверие, господин генерал, – с трудом выдавил фон Герман. – Но не могу скрывать, что меня одолевают сомнения. Армия испытывает недостаток буквально во всем… В зимней одежде, в полевых кухнях… В старшем и младшем командном составе… И кроме того, в нынешних условиях эти люди не имеют никакой ценности как боевые единицы, это просто пушечное мясо. Недельное обучение тут ничего не изменит – при условии, что у нас вообще есть эта неделя! Готовящееся масштабное наступление со стороны советских войск…

Шмидт

отбросил карандаш, которым до этого барабанил по столу.

– Препятствия существуют для того, чтобы их преодолевать, господин полковник! – холодно процедил он. – Кадровый состав и вооружение доставят воздушным путем. Вопрос обучения в нашем случае не стоит вообще. Но будьте покойны, времени у нас на него предостаточно! Что же касается масштабного наступления, о котором все вы тут постоянно судачите… Русские бессильны! По крайней мере до тридцатого января у них нет для этого необходимых ресурсов – тому у нас есть документальное подтверждение.

Внутри у полковника все кипело, однако он предпочел не продолжать дискуссию. Доставят вооружение! При том, что не могут доставить хоть сколько-то провианта?.. Не так давно им с огромным трудом перебросили самолетом двадцать новых пулеметов МГ-42 – так называемых “электричек”, или “циркулярок”. Но в каждом отсутствовала одна важная деталь, они не стреляли…Фон Герман стиснул зубы и отвесил легкий поклон командиру. Говорить что-либо было бессмысленно.

Перешли к подробностям. После долгих рассуждений, в ходе которых генералу-тигру не раз представилась возможность рыкнуть, решили для начала создать десять батальонов. Долго совещались, как обозначить новые части. Подполковник Унольд предложил назвать их “батальонами укрепления”, но это встретило грубый отпор: слишком уж напоминает подразделения для обороны крепости. Нет никаких оснований скрывать в глазах ОКХ и родины неутешительное положение дел за какой-то игрой слов! Да и вообще, что за глупость – именовать Сталинград крепостью?.. Хороша крепость – ямы в сугробах!

На обратном пути Унольд то и дело поглядывал на полковника. Тот молчал и, казалось, не замечал на его лице самодовольной и злорадной ухмылки. Не в лучшем свете выставил себя фон Герман! А вот ему, Унольду, удалось-таки убедить командарма проголосовать за “батальоны укрепления” и записать на свой счет очко. Однако фон Герман был не из тех, кто пренебрегает приказом, даже если тот ему не по нраву. Он устремил все свои усилия на сколачивание этих самых батальонов. Теперь его практически не бывало в ставке, и телефон Унольда не смолкал. В первую очередь решено было призвать в батальоны связистов. За ними должны были последовать многочисленные отряды обеспечения, якобы кочующие себе где-то по оврагам. Было отдано распоряжение расформировать все артиллерийские части, которые невозможно обеспечить боеприпасами. Почти в полном составе перешел в новый батальон единственный минометный полк вместе со штабными.

Однако на то, чтобы принимаемые меры оказали эффект, требовалось время. Для того чтобы продемонстрировать немедленный результат, фон Герману пришлось вплотную заняться тем, что осталось от его собственной дивизии. Особенно рвался отличиться Унольд: создавалось впечатление, будто он не знает, за что еще схватиться, чтобы расформировать ее окончательно. Сперва был возрожден батальон Айхерта и переименован в 1-й батальон укрепления. Ряды его пополнили бывшие артиллеристы и водители; также к нему был приписан лейтенант Дирк с двумя его счетверенными зенитками. Даже при полном обмундировании и в боевом строю впечатление батальон производил поистине удручающее. В первые же январские деньки он выдвинулся в сторону Западного фронта. Практически одновременно из подразделений связи танкового корпуса сколотили 2-й батальон.

За счет преобразований в составе штаба дивизии деятельность отдела разведки и контрразведки была полностью остановлена. Бройер полагал, что Унольд вскорости расформирует

и его, однако приказания не последовало. В конце концов обер-лейтенант сам направился к подполковнику с просьбой включить его в состав одной из новых частей. К этому его подтолкнуло отчаяние, а вовсе не чувство долга или желание отличиться. С того самого вечера, который он провел с Визе, его страшили собственные мысли. Сидеть без дела и ощущать на себе свербящую монотонность будней было для него невыносимо. Ему нужно было найти занятие, и неважно какое: выполнять какую-нибудь работу, рыть до потери сознания окопы, сражаться, стрелять, мерзнуть, пасть, в конце концов – что угодно, только чтобы перестать думать.

Унольд принял его с несвойственным радушием.

– Что вы, Бройер, выбросьте эту дурь из головы! – похлопав обер-лейтенанта по плечу, сказал он. – Дивизии, можно сказать, пришел конец, но уж по крайней мере нам, штабным, следует держаться вместе до последнего. Мне кажется, у нас всегда были хорошие отношения – так что же разбегаться, как стае собак?

Усмехнувшись, он устремил взор вдаль.

– Понимаете ли, как только будут укомплектованы эти десять батальонов – на это уйдет примерно две недели, – мы окажемся лишними. Целый штаб дивизии, в полном составе, ценные, профессиональные кадры – понимаете, что это значит? 384-я пехотная дивизия уже расформирована, 94-я пехотная тоже, поговаривают, что и 79-й недолго осталось… Так что не рассеиваемся, дорогой мой, не рассеиваемся!

31 декабря во второй половине дня штаб был созван на площадку перед блиндажом начальника. Хоть людей было и немного, они выстроились в ряд: офицеры – справа, остальные – слева. Дул пронзительный северо-западный ветер, пробираясь под одежду и проникая сквозь оцепенелую кожу до самых костей. Большинство было в подшлемниках или ушанках. Дрожа от холода, переминался с ноги на ногу Бройер. “Надеюсь, это ненадолго, – думал он. – Иначе прощайте, уши и нос!” Спустя несколько минут явился полковник фон Герман. Капитан Эндрихкайт отрапортовал. В своем шерстяном подшлемнике с выступом, спускавшимся на нос, он был похож на средневекового рыцаря. Полковник был без шинели и головного убора; казалось, мороз ему нипочем. Он отдал команду “Вольно!” и обратился к солдатам с речью. Порывы ветра заглушали его и без того отрывистые, чеканные фразы.

– Товарищи! Грядет новый год. Что он нам готовит – освобождение ли, гибель – мы не знаем. Мы здесь одни, вдали от родины, без надежды на успех. Самое тяжелое нам только предстоит. Будущее покрыто мраком. Но мы знаем одно: что на западе вновь выстроена линия фронта, не дающая Германии пасть. И то, что она стоит и держится, не в последнюю очередь наша заслуга. Здесь, в Сталинграде, благодаря нам сосредоточены огромные вражеские силы. Их, возможно, хватило бы, чтобы разнести стонущий под натиском Восточный фронт. И если нам суждено погибнуть, жертва наша будет не напрасной… Нам необходимо верить, что она будет не напрасной. С верой этой мы вступаем в сорок третий год. Да здравствует Германия!

Нам суждено погибнуть?.. Жертва наша будет не напрасной?..

Мужчины переглянулись. Что случилось, отчего так изменился полковник? Никто доселе не слышал из его уст подобной несуразицы. Ведь Гитлер, в конце концов, прислал им поздравление – его распространили по частям в полдень, – в котором четко и ясно говорилось: “Вы можете твердо на меня положиться!” Это было слово фюрера – и оно не допускало никаких кривотолков.

В 22 часа солдаты высыпали на улицу, переполошенные несмолкающей канонадой. На ночном небе взору их открылось если не в чем-то потустороннее, то по крайней мере грандиозное зрелище. Вокруг огненными цветами распустился венок из разноцветных сигналок, жемчужных нитей трассирующих пуль, кратких всполохов гранатометов, огня орудий и залпов “катюш”. Еще никогда им так живо не представлялся абрис Сталинградского котла, еще ни разу они так явственно не ощущали себя запертыми в темнице.