Прорыв под Сталинградом
Шрифт:
Командующий 1-м батальоном укрепленного района капитан Айхерт сидел, склонившись над картой. Когда вошел лейтенант, он поднял голову и смахнул со лба жидкую прядь волос.
– Ну, Бонте, что я говорил? – воскликнул капитан. – То понос, то золотуха!.. Поступил приказ перейти в наступление!
Сердце Бонте ушло в пятки. Батальон сформировали лишь третьего дня. Семьдесят процентов составляли абсолютно новые лица без какого-либо боевого опыта. Сутки назад их в качестве резерва подчинили тяжело пострадавшей пехотной дивизии, защищавшей непростой участок Западного фронта. И сегодня уже отправляют в бой?
– Куда нас направили, господин капитан? – сдавленно пробормотал он.
Айхерт смерил его пытливым взглядом своих
– На Казачий курган. Но не стоит сообщать об этом солдатам.
Адъютант вздрогнул. Казачий курган! Название это было знакомо каждому в Сталинградском котле, и ничего хорошего оно не предвещало. Быть направленным туда, считай, было равносильно верной смерти.
– Чтоб через час батальон был готов к выступлению! – продолжил командир. – Ротных всех немедленно ко мне!
На пути к конюшне ему встретились двое солдат, штыками пытавшиеся отодрать от ног околевшей клячи опухшие суставы. Когда адъютант приблизился, один из них поднялся и, смущаясь, подошел ближе. Пальцы его нервно теребили пуговицы камуфляжной куртки.
– Прошу прощения, господин лейтенант, – промямлил он, – нам совсем нечего… Было нечего… Может быть, вы могли бы дать нам что-нибудь поесть?
– Что вы здесь делаете? – недоверчиво поинтересовался Бонте.
– Мы остались одни. Наш капитан поручил нам следить за его вещами.
Второй тем временем тоже поднялся.
– Вот уже четвертый день нет никаких вестей от нашего батальона. Кто знает, что с ним случилось. У нас припасы кончились…
Адъютанту стало жаль их. Кто отстал от своей части в таком месте, был обречен.
– Что ж, плохо дело! Посмотрим, не найдется ли у нас для вас чего… Куда двинулся ваш батальон?
– На фронт, господин лейтенант, – устремились на него испуганные взоры двух пар впалых глаз. – К Казачьему кургану!
Час спустя по дороге, подскакивая на кочках, уже катятся грузовики. Мимо мелькают остовы простреленных автомобилей и подбитых самолетов. Разъезженная колея местами занесена снегом. Когда машины огибают свежие воронки, раздаются глухие удары о борта кузова. Завернутые в одеяла люди перекатываются от одного конца скамьи к другому; голод и холод сделали их безучастными ко всему. В щелях между полотнищами брезента гуляет ветер. Стучат о колени зажатые в окоченевших пальцах ружья. Время от времени то одного, то другого выводит из сонного оцепенения глухой хлопок глушителя. По левую и правую сторону от дороги появляются странные знаки: воткнутые вертикально в землю отрубленные лошадиные конечности; кривые, точно турецкие сабли, оголенные ребра; аккуратно сложенная пирамида из конских голов. А это еще, черт возьми, что такое? И в самом деле: это человек, мертвец; если судить по коричневой форме – или русский, или румын. Как стойкий оловянный солдатик торчит он вверх тормашками в земле, ноги застыли в воздухе. Подошвы голых, серых от грязи ступней укрыты тонким снежным покрывалом.
– Костяная дорога! – произнес, обращаясь к капитану, шофер. – Пришлось пометить ее, потому что все время заносит. А палок здесь не найти. Да и растащили бы моментально.
Даже закаленного в боях Айхерта передернуло.
Грузовики с трудом взбираются на холм. С высоты видны отдельно стоящие избы. Видимо, это и есть то место, где стоит искать штаб командира полка. Колонна тормозит у первых домов, на негнущихся ногах солдаты вылезают из кузова. На севере, на выезде из деревни, время от времени ведут беспокоящий артиллерийский огонь. Новоприбывшие кучкуются, точно стадо овец, и при свисте снаряда испуганно вздымают головы. Кое-кто бросается оземь и затем пристыженно поднимается, услышав, что взрыв прогрохотал вдали. Командующий второй роты лейтенант Дирк в отчаянии. Больше всего ему хотелось бы задать им хорошую взбучку, но при виде этих несчастных, беспомощных, никому ничего дурного не желающих людей у него не поднимается рука. Взгляд Дирка падает на восьмерых
В блиндаже на краю деревни, где расквартирован штаб полка, толпятся офицеры. Капитан Айхерт докладывает. Вперед выступает настоящий исполин – полковник Штайгман. На лице его видны следы бессонной ночи, однако взгляд исполнен энергии и решительности.
– Рад, что вы здесь, – говорит он, крепко пожимая капитану руку. – Мы ждали вас с большим нетерпением.
Штайгман подходит к карте на столе.
– Этот батальон потерпел… Понес большие потери, и его необходимо заменить. Поэтому вот ваш отрезок. Он на самой границе занимаемого дивизией участка, с наветренной стороны. Русские не преминут воспользоваться вашим положением… Откуда вы родом?
– Из Померании, господин полковник!
– Из Померании, значит. Ну что ж, вот мы почти все земли и собрали. У меня в подчинении теперь сплошь незнакомые мне люди. От моего полка почти ничего не осталось. Сперва кровопролитные бои при отступлении, теперь эта вот оборона… В этой голой степи русские попросту сносят нас артиллерией и “катюшами”. И к тому же морозы… Смертность от обморожения высока, что скрывать… Скажите, какие у вас средства связи?
– Их крайне мало, господин полковник. Можно сказать, их нет вовсе! Мы же тот самый “батальон укрепления” – нас едва успели сформировать и оснастить необходимым минимумом.
– Плохо, очень плохо, – озадаченно произносит полковник. – Наша оборона построена в первую очередь на безупречно функционирующей связи!
И он вновь погружается в изучение карты.
– Вот, глядите. Это Макс и Мориц [44] – два огромных подбитых танка. Заметить их несложно. Там проходит линия советских войск. Вот лощина – там сейчас проходит полоса заградительного огня: здесь участки “Платина”, “Золото” и “Серебро”, здесь – по названиям цветов. Вот здесь наблюдательные посты пехоты. Как видите, они расставлены довольно часто, и я всегда поддерживаю связь одновременно со всеми, чтобы каждый мог понимать, что происходит на всем участке. И если где-то покажется враг, по нему ударят сразу из всех орудий…
44
Это Макс и Мориц – персонажи известной детской страшилки Вильгельма Буша (1832–1908). Проделки их заканчиваются печально.
Айхерта одновременно и радует, и пугает выстроенная схема, поскольку оправдать себя она может лишь при условии, что каждая шестеренка работает как часы. А его солдаты – просто безмозглые сосиски… И сам он – конюх, которого поставили управлять локомотивом.
– Удивлены? – усмехается полковник. – Если бы не этот конструкт, русские давно бы разбили нашу горстку людей в пух и прах!
Однако по мере того, как капитан докладывает ему о составе, амуниции и боевом духе батальона, улыбка сходит с его лица.
– Знаете, – говорит он в конце концов, – двести семьдесят человек по окопам – это, конечно, замечательно. Но, признаться честно, если б вместо них мне прислали десятерых бывалых солдат, было бы много лучше. Как-то раз, давно уже, нам прислали триста самолетов. За два дня их как корова языком слизала. Учинили большой разнос. Но дело ведь не в количестве!
Пройдясь пару раз из угла в угол, он вновь останавливается рядом с Айхертом.
– Выводить на передовую батальон, находящийся в таком состоянии, просто неслыханно! Я немедленно снова свяжусь со штабом. Ну а пока что придется вам занимать позиции… Поделать ничего нельзя.