Прорыв под Сталинградом
Шрифт:
– Черт вас всех разбери! – ворчал себе под нос Бройер. – Конек прусской бюрократии не околеет, даже когда все его всадники сдохнут! Знаете, что я им отвечу, Визе? А вот что…
– Напишите просто: “Водитель мертв. Имеются основания полагать, что после поступивших от командования вопросов он сам наложил на себя руки”! – отозвался лейтенант, затягивая ремень. Его как раз вызвали к ротному. Внезапно в блиндаж заглядывает Гайбель, мывший руки в снегу.
– Господин обер-лейтенант, скорее сюда! Скорее! – взволнованно восклицает он. – Тут такое творится!..
Офицеры выскакивают на улицу, щурясь от яркого солнца. Стоит холодный,
– Вон там, глядите! – кричит ефрейтор, указывая вперед. – Все-таки настиг он его!.. Вот мерзавец!
В нескольких сотнях метров к северу, в сторону небольшого возвышения, у самой земли летит здоровенный “Ю-52”; за ним тянется полоса коричнево-черного дыма. Он вихляет, точно птица с переломанным крылом, нервно визжащие моторы барахлят. Над ним виднеется серебристая точка. Юркий советский истребитель, точно ястреб, повторно набрасывается на подбитый самолет, добивает его краткой очередью. “Ю-52” жестко приземляется на неровную почву; шасси с треском разлетаются; огромный серо-зеленый фюзеляж, сотрясаясь и тяжело подскакивая на кочках, пропахивает снег и, завалившись на бок, замирает. Истребитель совершает над местом крушения вираж, словно желая убедиться, что совершенная атака была успешной, и, сверкнув белым боком, исчезает в морозной голубизне.
Со всех сторон к горящей машине по глубоким, покрытым коркой льда сугробам бросаются солдаты, крича и размахивая руками. Подобное крушение – нечто из ряда вон выходящее, такому неожиданному повороту в сером однообразии фронтовых будней рады; кроме того, внутри “юнкерса” должны таиться неведомые сокровища.
– Вперед, ребята! Может, там “Шокакола”!
– Или копченая колбаса!
– Хоть бы не патроны и не керосин!
Лейтенант Визе огибает самолет. Ему и впрямь нанесен большой ущерб. Один из двигателей буквально впечатало в крыло; он горит. Фюзеляж тоже дымит. Солдаты сгрудились вокруг кабины, прижимаются к стеклу. Двое, не обращая внимания на всполохи пламени, взобрались наверх.
– А ну слезьте! – командует Бройер. – Или вы сгореть хотите?
– Внутри экипаж, господин обер-лейтенант!
К ним подскакивает Визе. Оба пилота заперты в передней части самолета. От удара их оглушило, но подбирающийся жар вновь привел их в чувство. Единственную внутреннюю дверь кабины, кажется, заклинило после жесткой посадки. Летчики кричат и что есть сил колотят по обшивке. Внутри дым; их голов почти не видно. Один, видимо, ранен – лицо его залито кровью. Бесшовный стальной корпус и гладкие стекла не оставляют возможности ни за что зацепиться.
– Топор! Несите скорее топор! – кричит лейтенант. Пара-тройка мужчин бросается обратно к блиндажам. Боковая крышка грузового отсека болтается; из образовавшегося отверстия сыплются брикеты прессованного гороха. К ним уже подобралось пламя. Пехотинцы кидаются к провианту, набивают сумки, шапки, подшлемники. Бройер и Гайбель быстро обегают самолет, вытаскивают из хвоста тело кормового стрелка. Тот не шевелится, но слабо дышит. Лицо и руки покрыты волдырями от ожогов. Его укладывают на шинель и оттаскивают прочь. Металл обшивки уже раскален до предела. Вскрыть кабину не удается; из щелей, как и из двигателей, вырываются языки пламени. Брызжет воспламененное топливо. Алюминиевый сплав, шипя и плюясь, загорается ярким белесо-синим пламенем. Жар становится невыносимым, дым разъедает глаза
Во все стороны летят пули, с металлическим свистом разлетаются гильзы. Удалось наконец выбить пуленепробиваемые стекла, но отверстия слишком узкие, чтобы в них могли протиснуться взрослые мужчины. В кабину теперь поступает кислород и не дает летчикам задохнуться, продлевая их мучения. Изнутри доносятся поистине животные крики, заглушая потрескивание прожорливого огня, стрекот и гром рвущихся снарядов.
– Помоги-и-те-е… Застрелите уже! Стреля-я-яй!.. Уа-а-а-а… Й-й-йа-а-а!.. По-мо-ги-те!.. Ма-а-ама-а! Ма-а-аы-ы-ы…
Сквозь дым видно, как запертые в кабине летчики корчатся в языках пламени, как лица их искажает предсмертная гримаса невыносимого страдания.
– Ради всего святого! – стонет Бройер. – Кто-то же должен положить этому конец!.. Неужто ни у кого нет пистолета? Это же просто кошмар!
Лейтенант Визе замер, как вкопанный; он растерянно и беспомощно глядит на развернувшуюся перед ним отвратительную картину адских мук. Голову его свербит одна-единственная мысль: “Господи боже, надо что-то сделать! Нельзя же, опустив руки, стоять и смотреть, как двое сгорают заживо! Нельзя это так оставлять!” Мозг его разрывается.
Он проводит ладонью по глазам, словно это поможет ему стереть из памяти ужасающую реальность этого зрелища. Ему хочется бежать, сунуть пылающее лицо в сугроб, не видеть ничего и не слышать. Но вместо этого… Он чувствует себя так, словно потрясенная душа его покинула тело и, освободившись, легко и призрачно воспарила. Визе глядит на себя словно со стороны, видит, как сам же успокаивается, распрямляется, тянется к кобуре, достает пистолет, снимает его с предохранителя и медленно, очень медленно, недрогнувшей рукой поднимает на уровень глаз. Он наблюдает, как сгибается его указательный палец, слышит, как раздаются выстрелы – глухо, точно в отдалении, – и видит, как пули вонзаются в искаженные страданием лица запертых в огне людей. Его охватывает сострадание: он понимает, что вот этот человек там, на земле, сделал доброе дело, проявил милосердие, но одновременно совершил нечто омерзительное. Но его быстро сменяет удовлетворение: это же не я, это не я! Меня судьба уберегла от принятия столь страшного решения. Это не я!
Чудовищные вопли стихли. Лица пропали. Передняя часть фюзеляжа вся объята огнем, который вынуждает солдат держаться от нее на безопасном расстоянии. Лишь Визе не двигается с места, точно окаменев. Его шапка упала в сугроб, лицо обжигает горячий воздух, но он этого не замечает. Рука медленно опускается, лейтенант роняет пистолет. Затем он оборачивается и на негнущихся ногах, шаркая, направляется к остальным. Он бредет, точно сомнамбула, смотрит перед собой невидящим взглядом. Мужчины молча расступаются. Бройер протягивает ему руку.
– Пойдемте, Визе, – вполголоса произносит он.
Лейтенант глядит сквозь него и, не останавливаясь, устало тащится прочь по сугробам… Его шатает. За спиной у него солдаты, невзирая на пекло, снова и снова пытаются подобраться к обожженному гороху, толкаются, дерутся, загребают котелками смешавшийся с гороховой мукой грязный снег. На одном вдруг вспыхивает одежда. Вопя и размахивая руками, он кидается наутек. Никто не обращает внимания. Солдат бросается в сугроб, валяется в снегу, как собака, и стонет.