Прорыв реальности
Шрифт:
– Точно, чува-ак, – возбужденно воскликнул Аспирин. – Сообщения какие-то левые гонят, на местности определиться вообще капец нереально… Я даже брать не стал, чтобы не путаться лишний раз. Только отвлекает. У меня вот тут свой ПДА, встроенный, прикинь, чува-ак!
С этими словами Аспирин звучно постучал себя пальцем по лбу.
Отряд двигался ко МКАДу с нормальной такой скоростью, не шумел, никто не лез куда не следует. Всем этим Упырь был крайне доволен, но никак это не демонстрировал. Скажи новичку в Зоне, что он молодец и все правильно делает, – тут же совершит ошибку. Не исключено, последнюю. Был такой Фазан, откуда-то с Карпат, туповатый паренек, но весьма старательный. Шел след в след, если велели замереть – стоял камнем, пока с места
Нет, доброе слово – оно и кошке приятно, но кошек в отряде не было, потому Упырь и помалкивал.
Зона уже чувствовалась, хотя и совсем не так, как привык чернокожий сталкер. Старая Зона – она накрывала. И он даже знал место, где обычно случалось после прохода за Периметр. К слову, и Периметр там был не такой ползучий, как здесь. Прорывы случались, но граница оставалась границей, а тут – хрен поймешь…
И чуйка тут другая. Упырь вспомнил, как был у них сталкер Панасоник, который ссался и потому всегда вползал в Зону с голым задом, без штанов. Ну, чтобы портки не мочить или там памперс не надевать – неудобно в памперсе ползать, не маленький и не старенький, поди. Потом, понятное дело, Панасоник штаны надевал, но неприятный осадочек у всех оставался… Итогом стало то, что Панасоник завязал и уехал в Молдавию, он вроде как оттуда родом был. Винзавод затеял, даже писал недавно – приезжайте, мол, в гости, вином угощу, мамалыгой разной, голубцами или чего там еще эти румыны жрут… Никто не поехал, ясное дело.
Упырь нынешнюю Зону чуял зубом. Левый нижний клык начинало дергать, словно стоматолог в него свое поганое сверло вкручивал… Вот и сейчас вкрутил так, что Упырь даже остановился, охнул и привалился спиной к съехавшему на обочину китайскому джипу «Великая стена». Отряд тут же остановился, подбежал Аспирин и участливо спросил:
– Чего, чува-ак? Зона рубит?
– Она, сволочь, – страдальчески морщась и двигая челюстью, кивнул Упырь.
Остальные смотрели на них – одни спокойно и привычно, другие, то есть киношники, с сочувственным любопытством, а Белов даже слегка гримасничал. Видать, прикидывал, как такое сыграть потом, когда будут доснимать оставшиеся сцены. Уже за Зоной, по возвращении… Черт с ними, подумал Упырь и достал из кармана куртки блистер с обезболивающим. Сунул в рот сразу три таблетки, разжевал, стараясь не попадать на болевший зуб, сплюнул сладковатую горечь.
– Может, привальнемся? – спросил Бармаглот.
– Нет, дальше пойдем. Успеем еще. Да и нехорошо вот так на трассе… Что-нибудь поприличнее присмотрим. Вариантов масса, тут непростые люди жили.
– Да, это точно, – подтвердил Михайловский. – Приходилось бывать тут… у разных…
Они тронулись, но метров через пятьдесят стало по-разному плющить остальных. Не всех – Белов и продюсер ничего не почувствовали, референт часто икал, стеснительно прикрыв ладошкой рот. Операторы выглядели мрачными – видать, тоже что-то чувствовали. Сантехник пожаловался, что сильно ноги чешутся, хоть снимай ботинки да скребись, а Аспирин молча вытащил из рюкзака длинную ленту туалетной бумаги и уединился за желтой маршруткой. По идее, следовало за ним присмотреть, подстраховать, но здесь было безопасно, а уж мелочь всякую Аспирин и сам заметит, не маленький.
А на привал они остановились уже за МКАДом, выбрав в качестве убежища огромный автобус. У него даже не сели аккумуляторы, и потому в салоне включили свет, задернув на всякий случай плотные шторки. На крышу послали Бармаглота – точнее, он вызвался сам, а остальные принялись готовить ужин. Точнее – вынимать из рюкзаков, кто что хотел. Не суп же варить в автобусе, в самом деле.
Жевали молча, алкоголем баловаться не стали – это на ночь, чтоб спалось лучше и снилось интересное. Зуб у Упыря по-прежнему дергало, потому он лишь выпил кофе из термоса. У остальных тоже особенного аппетита не наблюдалось, только Аспирин опустошал банку консервированных сосисок, да оператор Игорь наворачивал копченую колбасу, откусывая прямо от палки.
Когда общество откушало, все разлеглись на разложенных креслах, чтобы малость переварить пищу. Аспирин с сомнением посмотрел на спутников и открыл вторую банку сосисок.
– Помню, было мне лет пять или шесть… Мокрожопый еще совсем пацанчик, в общем, – неожиданно сказал Михайловский. Пошелестел оберткой соевого батончика, который ел на десерт, помолчал и продолжил: – Привез меня батя в деревню, не помню уже, чего мы там делали – то ли на охоту, то ли по каким-то делам… Старая такая деревня, далеко от больших городов, без городских понтов поэтому. Люди такие приятные, мне тогда по дурости странными еще казались, ага. Но я не об этом. Был там одинокий дед Косыгин. Фамилия деда на самом деле была другая, но с незапамятных времен все звали его Косыгин, потому что имя-отчество дедово было Анатолий Иванович, как у брежневского премьер-министра, которого теперь уже мало кто помнит. Кстати, говорят, хороший был человек. Так вот, дед Косыгин жил исключительно рыбой: варил ее, жарил, вялил, зимой делал строганину. Ну, раками еще. Ловил и лопал старый все подряд, перловиц даже… Еще он на хренах и на рыбьих плавничках с чесноком и всякой травкой настаивал брендю, как он называл…
– Ты ж маленький был, чува-ак, – уточнил Аспирин, деловито жуя сосиску. – Еще скажи, что пробовал.
– Да это уже потом батя рассказывал. Ладно, я опять отвлекся. Короче, видел я, как дед Косыгин кабана резал. Он был в этом деле мастер, и свинокол у него специальный имелся, трехгранный штык от мосинской винтовки с приделанной рукоятью. А кабана старуха какая-то откормила жуткого, размером… Да охренеть каким размером. И злобный, как сволочь, глаза горят, клыки торчат…
– Прямо чернобыльский кабан, – улыбнулся Соболь, который в свое время таковых завалил десятка три.
– Как с таким справиться? Предложили уже прямо в свином загоне, в сарайчике, из ружья кабана стрелять, а дед говорит – тоже, придумали. Сейчас, говорит, все сделаем без шума и пыли. Взял корыто, взял муки килограмма три, высыпал в корыто и говорит – пускайте, мол, кабана. Открыли дверь, попрятались, кабан выскочил из сарайчика, понюхал и давай жрать муку. Набил целую пасть, мука от слюны намокла, кабан давится, чихает, кашляет. Дед к нему подкрался и свиноколом в нужное место – ать! Кабан только ногами подрыгал… Вот так-то.
– Очень печальную историю вы нам рассказали, Оскар Никитич, – задумчиво произнес Бармаглот, просунувшись в автобус. – Аспирин, смени-ка меня… А что вас на нее… м-м… подвигло?
Аспирин ушел. Бармаглот сел рядом с Михайловским.
– Вы не поверите, – как-то печально улыбнулся продюсер, – я сейчас сам себе того кабана напоминаю. Желание хапнуть побольше, аж давишься, а к тебе уже дед со свиноколом подбирается.
Несколько мгновений Упырь ждал, что Михайловский закончит: «Давайте-ка обратно, ну его на хрен, этот Протон», но продюсер лишь помолчал и велел оператору:
– Игорь, сними, как мы сидим на привале.
– Уже снял, Оскар Никитич, – доложил оператор.
– Тогда, может, двинем дальше?
– Отчего бы и нет, – сказал Упырь.
Тем более и зуб у него прошел.
20
Снифф завязал обрывок кожаного ремешка петелькой и повесил на ухо.
Со стороны он, наверное, выглядел как идиот, но видели его только собравшиеся внизу мертвогрызы, а их мнение капитана не слишком-то беспокоило.