Прощание с Днем сурка
Шрифт:
Юный Адальбертик, ведомый жаждой мести за погибшего под Синявинскими болотами орденоносного отца, примерил на плечо в далеком 45 году фауст — патрон, облачившись в мешковатую форму, полученную новоиспеченным гитлерюгендом. Но полуразрушенный Гамбург не позволил ему стать военным преступником, потому что внезапно возник гражданский, обросший щетиной, человек с выправкой настоящего военного. Он прервал процесс подготовки к выстрелу парой увесистых подзатыльников и одним сокрушительным пинком под зад. С тех пор Адальберт изменил свою походку и получил аллергию на военную амуницию.
К иностранцам он относился снисходительно, всем своим видом показывая, что те работают в немецкой компании, правда, под поди знай каким флагом, лишь только по его милостивому разрешению. Поэтому очень любил принимать судьбоносные решения, в тайне ощущая себя этаким вершителем судеб.
Как-то задумал он покрасить стрелы у кранов. Океан валял судно лениво и вполне мирно. Солнце слепило, птиц не было, только что на своем катамаране проехал по пути к бразильским берегам Федя Конюхов. Стрелы находились очень высоко над палубой, если кто без крыльев решил бы спрыгнуть вниз, то пришлось бы смельчака очень долго отскребать от крышек трюмов. Сколько мы не присматривались, но изъянов в желтом окрасе этих конструкций обнаружить не получалось. Сошлись на мысли, что взамен побитой инсультом половины мозга у нашего капитана раскрылся третий глаз, как всевидящее око во «Властелине колец». А ему, горящему, сверху было видно все, ты так и знай.
Лезть наверх никому не хотелось — страшно. Тогда Адальберт встал в позу вождя Нибелунгов и забросил наживку: кто полезет — тому промоушен (рекомендация на повышение в ранге). Шрек только по — артиллерийски высморкался, кем ему еще можно стать? Но народ не очень жаждал получить повышение, возможно посмертное. Тогда боцман выбрал двух малюсеньких филиппинских ОэСа (матросов второго класса, чья перспектива была стать ЭйБи — матросами первого класса). Потом принес два мотка веревки с крюками на концах.
Мы, наблюдавшие все подготовительные процедуры от надстройки, решили, что сейчас Шрек привяжет одного филипка к веревке, раскрутит его до скорости спортивного молота за свободный конец, и запустит прямо вверх, чтоб тот руками, ногами, когтями, крюком, да хоть чем зацепился за стрелу крана и сразу же приступил к работе. Предварительно, поймав ведро с краской и валик.
Но Гоша оказался хитрее. Он изловил пытавшегося улизнуть ОэСа, продел его сквозь страховочный пояс высотника, застегнув все карабины и защелки на предельном минимуме, привязал к поясу веревку и, раскрутив, как пращу, конец с крюком, запустил на стрелу. Тот описал дугу и шлепнулся об палубу, при этом протащив веревку над грузовым устройством. Тогда Шрек в отличном темпе начал вешать филипка, поднимая его все выше и выше над палубой, подтягивая веревку, как через блок. Крик незадачливого кандидата на повышение сбивал пену с гребней волн. Он поднимался вверх, отчаянно извиваясь и суча руками — ногами. Наконец, удовлетворившись набранной высотой, боцман привязал веревку к ближайшему стальному кольцу на крышке трюма. Таким же образом он поднял ведро с краской и валиком. Условия созданы, приступайте к работе, товарищи. Но высотник долго еще голосил, пока Шреку не привели за заломленные руки другого героя. Тот, наивный прятался в шкиперской. От судьбы не убежишь!
Таким образом, на стрелах повисли два охрипших субъекта, которые все же начали возить валиком по поверхности к вящей радости мудрого хозяйственника Адальбертика. И все бы ничего, привыкли бы верхолазы к своей почетной миссии, если бы не пришло время чуть-чуть изменить курс и подвернуть судно. Капитан выполнил эту процедуру мастерски и плавно, никто и не заметил. Только волна, бившая в нос, начала накатывать с борта.
Когда судно радостно раскачалось с борта на борт, мы вышли вновь посмотреть на цирковые этюды. Красить стало невозможно, поэтому боцман решил спустить каторжан. Но не тут-то было: чем больше становилась длина блока, тем больше вырастала амплитуда его движения. И два немых акробата стали макаться в воду то с одного, то с другого борта. К нам подошел с камбуза Олег, посмотрел на шоу и спросил:
— Шо, рыбу ловите? — потом добавил. — Надо было сначала подкормку бросить. Вон этого парня, к примеру.
Он кивнул в сторону пробегавшего мимо в своей майке — юбочке Судака. Тот остановился, строго посмотрел на нас поверх очков и убежал дальше, оставляя после себя шлейф выхлопа вечного двигателя, работающего на спиртосодержащих жидкостях.
— Не, — ответил я, — подохнет рыба.
— Нда, — согласился Олег. Поводил немного носом и предложил. — А не принять ли и нам на грудь по стаканчику венесуэльского рома? Так сказать, для создания в коллективе здоровой атмосферы дружбы и сотрудничества.
Возражений не последовало.
А сверху в иллюминаторе мостика была видна недоумевающая рожа нашего капитана. Боцман, сбегав в рубку, не смог убедить мастера поменять на пять минут курс, чтоб спустить своих людей. Немец махал руками и недоумевал: «Как же я могу изменить курс, предписанный мне для движения! Это невозможно, решительно невозможно!» Тогда проявил инициативу Чарли Чаплин, который, ничего не сказав мастеру, тихонько подвернул, так что удалось снять мокрых и молчаливых промоутеров, потом вернул курс на прежний. «Вот, я же сказал, что и без самовольного отклонения от предписанного маршрута, можно осторожно спустить этих людей», — промямлил Фризе, увидев, как сеанс покраски завершился. Но идея не умерла, на следующий день капитанским распоряжением предлагалось продолжить процедуры по «освежению покрытия грузовых стрел».
Двум ОэСам, Мани и Ману, было уже решительно все равно: на их долю хватило испытаний, поэтому они, по-моему, уже не чаяли живыми вернуться домой. На сей раз, Гоша сколотил подобия деревенских качелей, куда помещал безропотных филипков. К моменту окончания высотно-красочной лихорадки, цвет стрел ничуть не изменился, в сравнении с первоначальным. Зато крышки трюмов под ними стали пятнистыми, как шкуры леопардов. Но Фризе ходил победителем.
Он настолько воодушевился своим успехом, что во время обеда или ужина в офицерском салоне, быстренько сожрав свою порцию, никуда не уходил, наблюдая за командой и делая замечания: глубокие тарелки нужно брать салфетками, чтоб не дай бог случайно рукой не коснуться другой посудины, хлеб доставать только один раз при помощи ножа и вилки, разговаривать нельзя и прочую другую ерунду. При этом безостановочно курил вонючие сигареты, выпуская дым вправо от себя. Ну а там сидел я, некурящий по природе. Первый раз я стерпел. Второй раз предложил капитану подождать с куревом, пока мы не поедим. Тогда он начал принципиально выдыхать ядовитый смог в мою сторону. Я прекратил есть, встал напротив сидящего Фризе и громко произнес:
— Минуточку внимания, господа! Официально предупреждаю капитана Фризе в присутствии экипажа, если он не прекратит курение во время моей еды, сообщу в штаб-квартиру международной организации здравоохранения, что он насильно заставляет меня стать пассивным курильщиком. Сумма ущерба моему здоровью будет оговорена позднее. Рекомендую капитану Фризе довести до сведения компании мое заявление.
Стюарт чуть ложку из руки не выронил, а потом выпучил глаза, стараясь сдержать рвущийся наружу хохот. Мастер же замер с сигаретой в руке, наверно, пытаясь поверить, что это не сон, что такое не бывает. Но я не дал ему повода для инакомыслия.
— Итак, капитан, ваше решение?
Тот безумно враждебно посмотрел на меня, бросил незатушенный бычок в пепельницу и медленно, очень медленно начал вставать из-за стола. За переборкой строил мне гримасы подыхающий со смеху повар, делая двумя руками непристойные жесты в сторону Адальберта. Тот наконец-то поднялся, отверг жестом помощь боцмана и, всем своим видом изображая великомученика, начал подыматься по трапу к себе.
— Все, спекся папашка! — прошепелявил Шрек, а Стюарт и Олег уже, не сдерживаясь, хохотали во все горло.