Прощание с кошмаром
Шрифт:
— Что произошло? — хрипло спросил Белогуров. Он еще плохо соображал — внутри плескалось и перехлестывало через край коньячное озеро. — Почему вы пустые? Снова что-то не так?
Из ванны вышел Егор — уже в махровом халате. Мокрые волосы — в кольцах кудрей, капли воды на коже. А глаза по-прежнему шальные, странные.
— Нас едва не застали там, — сказал он. — Все было готово, мы почти все сделали, а там.,. Какую-то падаль" вдруг туда поднесло.
— Куда? Куда поднесло? Кого? — Белогуров чувствовал: Вот-вот сорвется на сиплый истерический крик, хотя и сдерживается изо всех сил. Но этот остекленевший страшный взгляд Егора Дивиторского, в котором застыл один лишь животный испуг,
— На свалку. Мы его на свалку привезли в Солнцево. Там так тихо, — это произнес Женька Создание. И неожиданно потянулся всем телом, хищно, словно разминая затекшие мускулы, вскинул руки, коснувшись пальцами дверной притолки. На груди его надулись бугры мышц. — Он сюда с Ташкента вроде приехал, а жить негде. Мы его на Казанском возле бильярда встретили, где игровые автоматы: Егор его просто очаровал. — Создание говорил на удивление связно. Белогуров давно заметил, что обычно молчаливый и заторможенный Женька после таких вот ночных возвращений словно бы оживал. На щеках его играл румянец, глаза как-то блаженно туманились, а во всем теле — сытом теле молодого животного, телепрекрасно развитого физически недоумка с ущербными мозгами (словно природа, истратив все свои генетические запасы на эти великолепные плечи и торс, поскупилась на дополнительные извилины) — чувствовалась какая-то сладострастная истома.
— Он выпил. А Егор ему еще купил в кафешке. Потом мы ему и пива взяли, — продолжало повествовать Создание, словно смаковало слова на вкус. Сам же Егор молчал. А именно его объяснения и хотелось сейчас слышать Белогурову; — Он нам подходил. Кожа чистая, ни угрей, ни шрамов, волосы густые… Я его сначала хорошенько рассмотрел. Сказал, что он может переночевать у нас на хате. У нас никого — только мать… А он пьяный был, в машине плакал даже, говорил — живем мы очень хорошо в Москве, весело. Остаться хотел. И я ему пообещал, что останется… — Создание, цепко ухватившись за притолоку, вдруг гибко подтянулось. Далее Женька говорил, чередуя слова с подтягиванием, словно ему необходимо было немедленно израсходовать бьющую через край энергию. Белогуров уставился на эти странные акробатические номера — он по-прежнему мало что понимал. Он не видел, что за его спиной Егор с тревогой не спускает глаз с лестницы, ведущей на второй этаж. О, он-то сразу усек, отчего Женька Чучельник начал так взбрыкивать и играть мускулатурой. Только этого еще сейчас тут не хватало!
— Егор и повез нас. Куда-то далеко-о… — Создание перевело дух. — Я его потом за шиворот вытащил, он легкий. Сказал — дома мы уже. Я все старался сделать; правильно. Очень-очень старался. Волосы у него были густые, я даже потрогал — такие густые, как коса у… Я уже хотел начинать работать дальше, а они вдруг закричали на нас из кустов.
— Кто, закричал? — Белогуров спросил это очень тихо.
— Я не видел. Какие-то люди. Дядьки.
— Ты не видел. А они вас видели?
— Да. — Создание безмятежно улыбнулось.
— И они видели все.., с самого начала?
— Иван, погоди, мы.., мы действительно там огромного дурака сваляли, не проверили сначала, но.., но они далеко от нас были, там ни один фонарь не горел, только луна… Они нас не узнают, Иван, ни при каких условиях. — Егор говорил это твердо, быстро, словно сам себе зубы заговаривал, успокаивая, но по его остекленевшему взгляду, где все еще так явственно читалось «нас застукали, все пропало», было видно: сам себе он не верит.
— Они видели меня. Егор был в машине, — простодушно сообщило Создание. — Мне пришлось все бросить. Но я не испугался. Я вообще никого не боюсь. — Последнюю фразу он выдал как-то особенно вызывающе и строптиво, устремив взгляд через голову Белогурова куда-то на лестницу.
Белогуров оглянулся. Наверху, на самой последней ступеньке, стояла Лекс — Господи, они все-таки разбудили ее. Она накинула на себя его рубашку, но та была ей мала, расходилась на груди, едва прикрывая соски. Именно туда и смотрел сейчас Женька, этот полоумный Чучельник, это Создание, а точнее, ошибка природы.
Белогуров вздрогнул, что-то невыносимо гадливое, подобно нечаянно проглоченному таракану, ощущая в горле, и вдруг неожиданно для самого себя.., со всего размаха ударил Чучельника кулаком в лицо. Секунду он еще ничего не видел перед собой — точно это его так вот звезданули между глаз: лишь плыла, ворочалась, плавилась ярость, пропитанная коньячными испарениями. Ярость, копившаяся в душе так долго, а теперь прорвавшаяся наружу, как гнойный нарыв.
Он слышал сдавленный хрип Женьки, подавившегося кровью из разбитой губы, и сердитый и испуганный окрик Егора:
— Да ты свихнулся, что ли? За что ты его-то бьешь?! — За то… — Белогуров со свистом втянул воздух сквозь зубы, последним усилием воли сковывая свое бешенство. «Господи, какой же я дурак, какой дурак — разве можно вот так перед ними распускаться…» — Зато, чтобы помнил впредь.
— Что помнил?! Мы что, виноваты, что эта рвань коричневая в отбросах там рылась? Какие-то доходяги… Сам бы попробовал съездить… А то все нас посылаешь! — Лицо Егора перекосилось от злобы, «Видел бы сейчас этот Нарцисс себя в зеркало, — подумал Белогуров, — Как шакал, как шакал в капкане…»
Создание (удар отбросил его к стене — Белогуров и сам удивился своей силе) молча стерло кровь с подбородка, горестно всхлипнуло. Вообще-то он привык к побоям: Егор тоже частенько поднимал на него руку, когда злился, что его слушают недостаточно внимательно. С детства колотушки вбили в Женьку хорошо усвоенную заповедь: старших — Егора, а потом и дядьку Федора, а потом и этого вот типа, хозяина, что жил в этом красивом просторном доме, надо беспрекословно слушаться, иначе…
Белогуров брезгливо наблюдал, как Женька (он словно потух теперь, как перегоревшая лампочка) наклонился, собрал комок сброшенной одежды и поплелся в ванную. На Лекс на лестнице он больше не глядел..
— Ты еще пялишься! Застегнись! — зло прикрикнул на девчонку Егор. — Ну чего тебе-то тут надо? Зачем его дразнишь?
— Я? Кого? Да я просто смотрю, как вы грызетесь. — Она облокотилась о перила. — Сами же, дураки, разбудили… Вы откуда такие бешеные? Что-то случилось?
— С печки азбука свалилась. — Дивиторский-старший с досадой отмахнулся. — Иди к себе! Дай нам, Бога ради, поговорить нормально!
— Женьке нос расквасили, а говорят нормально, — невозмутимо фыркнула Лекс. Невозмутимость — вот что больше всего поражало Егора в этой девице с таким чудесным старинным именем Александрина. Правда, к этому имени, точно банный лист к заднице, совершенно некстати лепилась самая плебейская фамилия Огуреева («Обалдеть как колоритно», — смеялся Белогуров), подаренная Александрине родным папашей. Девчонке весной исполнилось пятнадцать, а невозмутимости у нее с лихвой хватило бы на всю их троицу.
— Ступай к себе. Я сейчас приду, — велел Белогуров. — Это нечаянно у нас получилось. Я не хотел.
— Дайте я хотя бы Женьке умыться помогу. — Лекс совсем свесилась с перил — рубашка на ней почти вся распахнулась. Чувствовалось — ей нравилось, что мужчины там внизу не могут оторвать от нее взора.
«Наплачется Ванька с этой малолетней шлюшкой, — как раз в эту минуту думал Егор. — Ох, наплачется. Мне-то плевать, но как бы с Чучельником у них беды не вышло… Это она, мерзавка, его заводит нарочно. У Женьки вон уже чуть плавки не лопаются…»