Прощай, гвардия!

Дашко Дмитрий

Мюнхгаузен сгоряча предложил немедленно «открыть глаза императрице», но я отсоветовал, объяснив, что наши слова могут посчитать наветом:

– Пока займемся сбором улик. Вряд ли он будет сидеть на месте, тем более при нынешних обстоятельствах. Где-то да наследит. Главное – не дать ему почвы для подозрений.

Поскольку от командования отрядом особого назначения меня еще не отстранили, я некоторое время мог распоряжаться своими подчиненными. Карл сказался больным и получил десять дней отпуска по болезни.

Поначалу

наши старания ни к чему не привели. Балагур вел себя безукоризненно, дошло до того, что я начал сомневаться в том, что напал на его след.

Если бы у меня было больше времени… Две фигуры в полицейских мундирах возле ворот всем своим видом недвусмысленно свидетельствовали, что с этим-то у меня как раз полный облом.

Не помню, кому пришла в голову светлая идея поискать зацепки в родовом поместье предполагаемого Балагура. От отчаяния мы перебирали самые безнадежные варианты. Этот был не хуже других.

В село Бавленское я отправился в компании Михайлова. Гренадер был тем еще пронырой, мог сойтись с кем угодно. Мне крестьяне душу изливать точно бы не стали, зато Михайлов, как никто другой, годился на эту роль. Я завидовал его умению быстро заводить полезные знакомства.

Село было как село. Десяток поставленных почти вплотную друг к другу изб, церквушка, над которой носилась туча крикливых галок, на холме помещичья усадьба под двускатной крышей, несколько хозяйственных построек, кузня и… трактир.

Через Бавленское проходила довольно оживленная дорога. Добирались до столицы купеческие обозы, тряслись дворянские кареты, пастухи гнали стада коров, шагали солдатские команды.

Благосостояние обитателей села во многом зависело от того, сколько денег оставят здесь путники.

Пока я сидел на лавке в трактире и потягивал пиво, Михайлов успел обежать все Бавленское и перекинуться парой фраз с доброй половиной его обитателей. Тут он был как рыба в воде. Везде его принимали как своего.

Я давно уже верю в интуицию. Первое решение часто бывает самым правильным. И дело тут не только в заумных коэффициентах самореализации, о которых неоднократно толковал Кирилл Романович. Есть в каждом из нас собственный мини-нострадамус, который дает предсказания не столь туманные, как его легендарный собрат. Интуиция – великая сила.

Разве без нее я бы обратил внимание на слова местного кузнеца? Михайлов так быстро сумел войти к нему в доверие, что тот бросил работу и притащился в кабак, где и поведал о вдове по имени Груня, которую несколько месяцев назад барин перевез на отдаленный хутор и зачем-то нанял ей учителя. Судя по интонациям, проскальзывающим в голосе рассказчика, здесь было замешано что-то личное.

Остальные сельчане смотрели на историю с Груней спокойно. Им чудачества барина не мешали. Зато кузнец имел на вдову виды и планировал взять ее в жены. Супругу он схоронил в прошлом

году и жить в одиночестве не собирался. Молодую девку за него никто не отдаст, а вот вдова была в самый раз.

Когда барин увез Груню, кузнец почувствовал себя обворованным. Строил, понимаете, планы, а тут на тебе! И неважно, что конкурентом за сердце вдовы стал барин. Кузнеца это ни капельки не смущало, ибо он решил, что для помещика Груня – всего лишь игрушка. Поиграет и бросит. Груня должна об этом догадываться. Дурой она точно не была.

– Хотя, – кузнец вздохнул мощной грудью, – чего с бабы возьмешь?! У бабы и умишко бабский.

Михайлов с удовольствием поддакнул ему, ибо думал точно так же. У них с супругой частенько случались трения. Еще в бытность капралом я, как умел, мирил их, ибо это входило в мои обязанности. Первыми, к кому бежали супруги солдат, были непосредственные начальники их мужей – командиры капральств да ротные сержанты.

Гренадер подлил расстроенному в лучших чувствах кузнецу водки, и тот, удовлетворенно хмыкнув, продолжил рассказ.

Поначалу обитатели Бавленского считали, что барин сразу увез женщину к себе в город, но это было не так.

Кузнец провел целое расследование. В действительности Груня обитала на хуторе. Каждый день к ней наведывался какой-то немец, который учил ее всяким бесполезным в деревенской жизни вещам.

Потом учитель появляться перестал. Этот факт обрадовал сельского Ромео. Он решил, что барин потерял к вдове интерес, но тут его ждало пренеприятное известие.

Груня с хутора исчезла, и теперь, как предполагал кузнец, она точно уехала вместе с барином в город.

Не знаю, почему меня зацепила эта с виду непримечательная история. Многие дворяне не чурались заводить себе любовниц из крепостных. В восемнадцатом веке это было в порядке вещей, и с Груней ничего экстраординарного не произошло.

Да что далеко за примером ходить: настоящий хозяин моего тела перед отправкой в Россию сделал ребенка батрачившей на него девушке и с чистой совестью отправился навстречу подвигам, никоим образом не обеспокоившись тем, что «испортил девку». Хорошо, хоть его мать позаботилась о судьбе несчастной.

Однако я почувствовал, что в истории связи деревенской вдовушки и предполагаемого Балагура есть второе дно, и потому в этом направлении стоило копать гораздо глубже.

Поскольку ни о каких портретах в полный рост речи не шло, кузнец описал женщину на словах, и довольно детально. Подробно упомянул все ее достоинства, выпуклости и округлости, причем с доскональным знанием предмета.

Чем больше он говорил, тем сильнее внутри зрело чувство, что Грунины приметы начинают все больше напоминать мне одну во всех смыслах незаурядную личность. Догадка оказалась столь ошеломительной, что я чуть язык не прикусил.