Прощай, полуостров! Она
Шрифт:
Дарина не замечала всей убогости их жилища, ведь дети видят все иначе, чем взрослые. Ей было уютно с мамой в этой комнатке. Рядом с входной дверью, которая выходила в небольшой общий двор, располагался крохотный клочок земли, и они с мамой выращивали там анютины глазки, а еще укроп и петрушку. Мама мечтала об участке побольше, где можно было бы посадить помидоры и огурцы.
– Ах, Даринка, как пахнут кусты помидоров: солнцем, теплом, жизнью и витаминами!
– Витаминами?
– Именно! С возрастом ты узнаешь запах каждого витамина.
Днем Дара ходила в детский садик, а мама шла на работу. Так как домик был слишком мал, они не могли завести собаку или кота, но мама работала в самом замечательном месте на свете – на зоологической станции и там Дарина могла играть с разнообразными животными сколько хотела. Здесь были и хомяки, и белые крысы, и ежи, и черепахи. Эти животные жили своей уникальной жизнью, и Дарина, разговаривая с ними, каждого считала своим другом.
Дара росла на удивление тихим ребенком – вдумчивым и наблюдательным. Она могла часами просиживать рядом с клеткой, где в колесе неугомонно носилась белка и просто наблюдать за ней. От матери Дара переняла привычку разговаривать со всем живым – с растениями, животными и даже с насекомыми.
По вечерам мама готовила ужин, и они ждали отца. Это ожидание могло оказаться очень долгим, и порой Дарина засыпала, так и не увидев его перед сном. Чаще всего он был немногословен и угрюм, его тревожило что-то, он почти не обращал внимания на нее и маму. Мама жалела отца и, поставив тарелку с ужином перед мужем, обнимала его коротко стриженную голову. Дарина, подражая матери, бросалась к папе и прижималась всем своим маленьким тельцем к нему. Тогда он словно переносился к ним из иного мира, в котором пребывал весь день и который занимал его мысли, взгляд папы смягчался, он трепал дочку по голове и целовал в щечку, после чего накидывался на ужин.
– Скоро мы переедем отсюда, я тебе обещаю, – твердил папа, как заклинание, чуть не каждый день.
– Но нам хорошо здесь, – возражала Люси. – А если бы ты бывал с нами чаще, было бы вообще прекрасно.
– Как может быть хорошо в этой конуре? Не говори глупостей.
– В конуре? – Дарина рассмеялась. – Конура – это домик для собаки.
Папа отодвинул тарелку и резко вскочил:
– Вот именно! Моя семья не должна жить в домике для собаки!
Дарина недоуменно уставилась на отца, интуитивно понимая, что лучше не вмешиваться.
– Боречка, милый, успокойся. Ведь материальное это совсем не главное. Мы любим друг друга и можем быть счастливыми.
– Опять эти твои хиппушные убеждения. Что за глупости? Неужели ты не хочешь нормального дома, достатка, не работать и не знать нужды?
– Я могу быть счастлива и здесь.
– А я не могу, – отрезал Борис. Потом внимательно посмотрел на жену, в глазах его мелькнуло презрение. – Некоторые крутят у виска, когда ты проходишь мимо. Все эти твои фенечки и ленточки… У нас все будет по-другому… Можно отказываться от материальных благ, когда их нет. Убедить себя, что тебе они не нужны. Но вот увидишь, как только я разбогатею, тебе уже не будет так безразлична мода и драгоценности, и ты выкинешь в помойку свои дешевые браслеты.
Люси обиделась. Она поджала губы и отвернулась, а Дарине очень хотелось отругать отца и броситься маме на шею, но она, не двигаясь, сидела на диване, прижимая к груди одноглазого медведя.
– Чего ты надулась? – уже мягче спросил Борис.
– Когда-то тебя все устраивало. Тебе нравились фенечки, и ты не хотел меня переделать. Я нравилась тебе такой, какой была.
– Ну, прости. Ты и сейчас мне нравишься. А твои фенечки – вызов всему обществу. Когда я увидел тебя в первый раз, в том нелепом цветастом сарафане, босую, лежащую на траве с книгой… – Корсаков заулыбался. – Какие-то бабки распинали тебя за неподобающее поведение… а ты даже не поворачивала головы, не обращая внимания на их кудахтанье, я решил, что только такая мне нужна жена – сильная, уверенная в себе, делающая то, что считает нужным.
Люси заулыбалась в ответ, вспоминая их знакомство. Она не умела долго обижаться, и муж знал это: всего пара нежных слов могла заставить Люси забыть все обиды.
– И что изменилось? – Она уже просто спрашивала, интересуясь на самом деле, а не выражая обиду.
– Я изменился, Люси. Мне хочется большего, мне нужны деньги и власть. И я должен их получить, пока еще не поздно. Я зачерствел, когда именно – не знаю. Мне приходилось совершать вещи, которые не хотелось, а сейчас я делаю все то же самое, но уже ничто во мне не противится этому. Я изменился… да, Люси. Только ты и Даринка неизменны в моем мире, вы как два маленьких якоря держите меня и не даете уплыть туда, откуда не будет возврата.
Ты не видела меня на работе, там я совсем другой человек и только здесь становлюсь на время прежним. Еще немного – и моя новая натура возьмет верх.
Люси внимательно слушала. Понимала ли она, о чем говорил муж или нет? Порой ей казалось, что она должна вмешаться, докопаться до истины, попробовать исправить что-то. Но потом думала, что ее любовь – безусловная, и ей все равно, какой он, она будет любить его, что бы он ни выбрал. Так случилось однажды – она полюбила его, привязалась всем сердцем, и ничто не изменит этого. Да и кто, кроме нее, полюбит его?
Когда-то давно Борис раз и навсегда поставил условие – не обсуждать его работу, это было, пожалуй, единственное, что он потребовал от жены, и она согласилась. Потом она много раз задавала себе вопрос: почему она пошла на это? И отвечала сама себе: она верила, что дела его хорошие, ее воображение рисовало возлюбленного секретным агентом, спасающим мир, а может, Робином Гудом, помогающим беднякам.
Позже она поняла, что это далеко не так, но было уже поздно. Люси оказалась накрепко связана с этим человеком, у них росла дочь, был совместный быт и они любили друг друга. Своим молчанием она в какой-то мере помогла стать мужу тем, кем он стал. Потому считала себя соучастницей всех его дел.
Люси думала, что потеряла себя в браке, что ее девичьи мечты о свободе день ото дня таяли, она становилась приземленной, и потому держалась за образ хиппи, как за спасательный круг. Должна ли она воспитывать дочь с мыслями о свободе и независимости, либо же не забивать девочке голову наивными мечтами и готовить ее стать женой и матерью? Ведь ее мечтам не суждено было сбыться, и реалии жизни таковы, что девочки выходят замуж и живут потом мечтами мужа.
У нее был шанс воспитать дочь с иными представлениями о счастье, но имела ли она на это право? Тогда она могла обречь ее на то, что Дара останется несчастливой на всю жизнь. И нужна ли кому-то свобода и независимость так, как ей? Люси думала, что время еще есть, что дочка еще слишком маленькая, пусть верит пока в говорящих белок и ежей, а о серьезных вещах они поговорят позже, когда ей будет лет десять.