Прощай, Рим!
Шрифт:
— Вот тебе, буржуй! На тебе, щенок! На!..
— Хватит тебе, Леня! — кричит ему тот.
Он открывает глаза и видит, что вцепился в своего родного брата Мишу.
4
Леонид проснулся от ноющей боли в руке.
Всласть выспался. Он еще со студенческих лет приучился довольствоваться тремя-четырьмя часами сна в сутки. Куда ж деваться теперь? Луна еще не взошла. Небо кажется черноземной пашней, куда пригоршнями, будто зерна из лукошка, набросали звезд. Похоже, что сеятель торопился или оказался нерадивым — в одном месте звезды посеяны густо, а в другом раз-два и обчелся. Одни яркие, озорные — подмигивают и зовут,
Леонид вышагивает по палубе. Здесь тихо и безлюдно. Только внизу в машинном отделении без устали гудят мощные дизели да тревожно шумит за кормою волна.
До света еще далеко. Леонид прошел в носовую часть корабля. Если смотреть отсюда на море, то кажется, что корабль плывет томительно медленно и что целая вечность пройдет, пока они достигнут родных берегов. Слишком тягостно для души это зрелище. Он снова отправляется на корму, где, расширяясь, убегает в ночь — все дальше и дальше — белый, в золотистых блестках шлейф. Веселее становится на сердце. Движутся, значит. Но и такая скорость не устраивает Леонида. Ему бы взмыть ввысь, как орел, которого они видели днем у скал Капри, и лететь, лететь… Он задирает голову, будто надеется разглядеть в высоте парящую птицу и видит над собою серебряную полосу Млечного Пути. Сколько раз, с тех пор как родился на свет, он устремлял глаза на эту лучистую дорогу? Не сочтешь… И чем больше глядел, тем труднее бывало ему оторваться, и каждый раз в душе рождались новые мысли, новые мечты…
Вспомнил свой давешний сон Леонид — заулыбался. Последние два-три года ему снилась только война, только концлагерь, побег, погоня, хищный оскал овчарок, побои и кровь… А вот нынче ночью привиделось детство. Он попытался восстановить свой сон в подробностях. Задумался, забыл про небо, про звезды и про темное море, побрел тропинкой, на которой отпечатались следы его ног, в ту далекую, незабвенную пору.
Паренек с Нарвской заставы внезапно превратился в деревенского мальца. Арина Алексеевна решила, что в городе с ребятишками ей не прожить, и переехала к свекру, к Ленькиному дедушке. Деревня называлась Колесники. Мужики здесь испокон веку гнули ободья из пареного дуба и вяза. И фамилия Лени — Колесников — пошла отсюда. Дед теперь частенько говаривал ему, ласково ероша его густые, кудрявые (родовая примета!) волосы: «Ленька, я из тебя сделаю первостатейного колесника. Вот увидишь! Колеса, какие ты смастеришь, покатятся по мостовым Петрограда и Москвы». А малец задирал голову и твердил свое: «Я, дед, колесником не хочу, буду сталеваром, как батя!..»
Они спускаются к реке. Мастерская дедушки Кузьмы стоит почти что на самом берегу. Волга здесь узенькая. Если бросить камень изо всей мочи, можно докинуть на ту сторону. Леня раздевается и — бултых в воду. Дед Кузьма любуется внуком, по-мужски саженками переплывающим Волгу: «Будет толк. Упорен, как отец».
Окончив в Колесниках семь классов, Леня поехал в город Егорьевск. Была мечта поступить в электротехнический техникум. Но «погорел» на математике. Тогда он быстренько забрал документы и махнул в Тверь. Дескать, город большой и, значит, выбор побогаче. Опять разочарование: оказалось, что в здешних учебных заведениях прием заявлений уже давно прекращен. Не была убрана доска с объявлением о наборе студентов лишь у подъезда сельхозтехникума. На ней красным и синим шрифтом было написано: «Техникум готовит агрономов, зоотехников и ветфельдшеров. Срок обучения…» Леня, приуныв, плетется дальше: «Какой из меня агроном или ветеринар?..» Немного спустя снова возвращается, снова стоит, уставившись
«А если мне в Ленинград податься?» — мелькает в мозгу шальная мысль. Далеко. Денег уйму надо. А у него в кармане одна мелочь, не на что даже домой, в Колесники, доехать. Мать сказала ему: или, мол, учиться поступи, или на работу устройся… «Делать нечего, примут так примут, нет так нет. Попаду в техникум, годик проучусь и летом в Ленинград смотаюсь, не повезет, найду какую-нибудь работенку, подкоплю деньжат и, может, еще нынче зимой выберусь отсюда…»
Как на грех, повезло. На первых порах он учился так себе, словно через силу, потом огляделся, втянулся, а потом… Нет, никуда Леня не смотался. Ни через год, ни через два из техникума не ушел. На втором курсе его выбрали председателем «студенческой коммуны». На третьем отправили на практику в один из восточно-сибирских совхозов. Двадцать пять рублей стипендии плюс половина будущей зарплаты — итого девяносто рублей. Дела пошли на лад. Леня справил себе добротную одежонку и кое-что послал матери.
Тогда же он принял решение после техникума поехать на работу в тот совхоз, в котором проходил практику. Парнишки поизбалованнее все прицеливались устроиться поближе к городу и при случае посмеивались над ним.
Как-то высокий и необыкновенно рыжий однокурсник хмыкнул:
— Прежде в Сибирь в ссылку ссылали, а ты по собственной воле да еще на три года хочешь.
К тому времени характер Лени уже вполне сложился. Был он человеком спокойным, вдумчивым, хладнокровным. Но когда рыжий презрительно сплюнул сквозь зубы, Леня вдруг вспыхнул, подскочил, ткнул пальцем на красный флажок, приколотый к пиджаку рыжего:
— Что написано на этом значке?.. КИМ! А как это расшифровывается?
— Брось, не цепляйся к моему значку, — сказал рыжий, отталкивая руку Лени.
— Нет, погоди. Что ты говорил, когда тебя в комсомол принимали, дорогой Николай Иванович? «Буду там, куда пошлет страна, жизни не пожалею». Не пожалел. — Леня зло усмехнулся, повернулся, пошел.
Соколов успел схватить его за локоть:
— Леня, я Сибири не боюсь, но сам знаешь, старики мои ни за что не отпустят меня!
— Тебе сейчас сколько лет?
— Так мы же с тобой одногодки, — миролюбиво сказал рыжий. — Через полтора месяца восемнадцать стукнет.
— А до каких пор ты намерен под родительским крылышком греться? Пока бороду по пояс не отрастишь? Пойми, Коля, наши ровесники Днепрогэс строят, Магнитку штурмуют. А ты расхныкался, испугался, что далеко.
Завилял, заюлил Соколов:
— Дело, конечно, не в дальности.
— Так в чем?
— Морозы там. А я на юге родился.
— В таком разе в Туркменистан просись. Овечек каракулевых разводить.
— Туркменистан? — У рыжего глаза на лоб полезли. — Что ты, там, говорят, летом жара до пятидесяти градусов доходит.
Леня посмотрел в упор на него — чуть лбами не стукнулись.
— Знаешь, где всего лучше?
— Где?
— На теплой печке.
— Погоди, Леня, не горячись.
— Да разве можно с тобой спокойно разговаривать? В Сибири — мороз, в Туркменистане — жара… Знаешь, в какой техникум тебе следовало поступить?
— Давай, давай. Говори.
— В медтехникум. Гинекологом стал бы.
— Гинекологом?
Ребята, с интересом слушавшие их спор, разразились хохотом. В тот же вечер, когда они легли спать, Коля подошел и подсел на его койку.
— Знаешь, Леня… И я… Я тоже надумал с тобою ехать.
Леня, спавший и зимой и летом в одних трусах, вскочил с постели и сел рядом.
— Не застудишься там? В Сибири, говорят, зимою птицы на лету замерзают.
— А чем я хуже тебя! — Рыжий расправил плечи, выгнул грудь колесом.