Прощайте, колибри, хочу к воробьям!
Шрифт:
Я не поверила своим глазам и еще раз перечитала текст. Нет, это не бред, а вполне реальное требование. И первой мыслью было – а Антон об этом знает? Скорее всего нет. А что будет, если узнает? Уймет свою женушку или согласится с ней? А впрочем, какая разница… Он все равно не сможет ее унять. А чего гадать, нужно просто отправить ему это письмо. Эх, если бы я могла просто швырнуть ей в морду эти деньги… Но у меня такой суммы нет. Ненавижу долги! И почему, Господи, почему они не оставят меня в покое? Я не плакала, но по щекам неудержимо катились слезы.
– Это еще что такое? Что
Надежда Сергеевна отобрала у меня планшетник. И вдруг ко мне подскочил Пафнутий и начал осторожно слизывать слезы и громко мурчать.
– Пафнутий, миленький мой, тебе меня жалко, да? Ты меня любишь, мой родненький…
Когда я немного успокоилась, кот улегся рядом со мной на подушку.
– Ох, до чего умная животина, – покачала головой Надежда Сергеевна. – Ты чего ревела? Что стряслось-то?
Я вдруг поняла, что должна выговориться…
– Да ты скажи, легче же станет. И не думай, я пойму… Обижают ведь всегда люди… Я, может, не пойму какие-то ваши дела, но про людей… Это ж от людей ты плачешь?
– От людей, Надежда Сергеевна, от людей.
– Так поделись!
Я поделилась.
– А, может, брат-то и не знает, ты бы и вправду эту писульку ему отправила. И поглядела, что будет. Может, братишка-то ни сном, ни духом… Хотя родня частенько хуже самых расчужих бывает… Вон у нас в больнице случай был. Бабушку к нам привезли. Ее сынок родной из дому на мороз выгнал. Хорошая такая бабушка, добрая, безобидная. Так что ты думаешь? Ее наша докторша одна к себе взяла, ребятишек нянчить, у нее девчонка и мальчишечка двойняшки были. И такая ей от той бабушки помощь вышла, что она даже диссертацию смогла защитить. И по сей день бабушка у нее живет, и все ее там уважают и любят как родную, и сейчас совсем уже старенькая, девяносто в прошлом году исполнилось, а все равно докторшину внучку теперь ростит. Бог он все видит. А сынок тот злыдень совсем спился и под электричку попал. Так что от родных всякой пакости ждать можно.
А уж от жадной бабешки и вообще… Пошли брату-то письмецо. Пусть почитает.
– Да, наверное, вы правы.
И я отправила это письмо Антону без всяких комментариев.
Ответ пришел минут через десять. Видно, Антон где-то в Европе, ведь в Америке сейчас глубокая ночь.
«Женя, Вы напрасно это сделали! Антон великий музыкант, и его все эти дела не должны касаться. Всем этим занимаюсь я. И прихожу к выводу, что Вы добровольно отдать деньги не намерены. Что ж, даю Вам еще время на размышление. Две недели. И если положительного ответа не будет, я обращусь в суд. И московские юристы говорят, что у Вас практически нет шансов выиграть это дело. То есть Ваша половина остается, разумеется, за Вами, но уж что наше, то наше! Подумайте, Женя!»
Так! Она отслеживает еще и его почту. Ну что ж, братик, бачили очи, шо куповалы.
Слез не было. Но и сил тоже. Пафнутий по-прежнему спал рядом со мной. Я обняла его, закрыла глаза и провалилась в сон. А когда проснулась, меня опять знобило.
Константин вошел в квартиру с букетом розовых гвоздик. Ему навстречу вышла
– Ну, как дела?
– Тсс!
– Что случилось?
– Хуже ей стало. Опять температура поднялась… Письмо она подлючее получила.
– От кого?
– От жены брата. Та еще подлюка! Хочет у Жени квартиру оттягать!
– Погодите, Надежда Сергеевна!
– Да чего годить-то? Женя мне все рассказала, и письмо это брату послала, а там эта паскуда караулила, перехватила письмишко-то и Жене судом грозит… А она, бедолажка, сперва слезьми умылась, а потом у нее опять температура подскочила. Чего делать-то будем, Константин Петрович?
– Может, надо ей успокоительного дать?
– Дала. Спит сейчас. А мне, Константин Петрович, надо на ночь-то уехать, у меня у дочки беда, без меня не справится. Вы уж тут побудьте с ней, а я завтра с утречка приеду.
– А процедуры ей никакие не нужны?
– Да нет, все уж сделано. Вы только после ужина таблетки ей дадите, я все там написала, не попутайте.
– Ну что ж делать. Хорошо.
– Ой, а кот-то ваш, как Женя плакать начала, слезы у ней вылизывал. Мурчал, как трактор прямо, а теперь не отходит от нее. Где ж вы такое золото-то приобрели?
– Я не приобретал, я просто подобрал… Отбил у мальчишек, которые его мучили. И не зря. Кот и вправду чудо!
– Ох да! Хороший вы человек, Константин Петрович.
– Да не очень, Надежда Сергеевна.
Репетиции шли полным ходом. Как-то вдруг все успокоилось, и, хотя до спектакля оставалось меньше двух недель, у Мирона и Фархада появилась вдруг уверенность – теперь все получится. Ну еще бы, с такими-то голосами! Фархад был довольно мрачен, но репетировал в полную силу. И однажды на репетиции оркестр устроил ему овацию. Впервые в его жизни. Он растерялся и несказанно обрадовался. А одна из дам-попечительниц, присутствовавшая на репетиции, сказала Мирону:
– Знаете, друг мой, мне казалось, что у вас ничего не получится.
– Нам тоже так казалось.
– Понимаете, дружочек, «Иоланта» слишком наивная и сентиментальная вещь, а в концертном исполнении это все уходит на второй план и остается только дивная музыка и фантастические голоса… Этот ваш Мунтяну просто чудо!
И Соловьева хороша необыкновенно! И я теперь убеждена – вы будете иметь большой успех! Публика истосковалась по красивой музыке. Так сказать в чистом виде! А то берут сказочную музыку и делают из нее черт-те что! Я слышала однажды «Волшебную флейту» в современном прочтении. Это кошмар, Папагено там был… сбежавшим из сумасшедшего дома психом…
– Я тоже видел и слышал этот бред. Бедный Вольфганг Амадей небось перевернулся в гробу… Хотя, кажется, у него даже гроба не было по бедности…
– А ваш Закиров тоже чудо! Удивительный дирижер. Только, знаете, Мирон, скажите ему, что нынче не стоит на такой концерт выходить во фраке. Это уже немного демоде.
– А в чем же ему выходить?
– В смокинге, например, или даже в черной шелковой рубашке.
– Да-да, я такое видел, но не уверен, что он согласится. Он консервативный человек. Может, вы сами попробуете ему сказать?