Просека
Шрифт:
Все смотрят на костёр и молчат.
— Кто за то, чтоб по домам? — спрашивает Козаченко. Желающих нет. — Кто против? Все. Девчонки, если нагрянет, не пищать. Одежду — в песок, а сами в воду.
— Скажите мне, пожалуйста, — говорит Сивотина, оглядывая всех, — а где наша Олечка Икрина? Смотрите, и Юрочки Игушина нет?
Улыбка пробежала по лицам.
— Они звёзды считают. Юрка!.. Если гроза начнётся, мы здесь останемся! — кричит в темноту Витька.
— Слышал! — отвечает голос Игушина.
— Давайте договоримся: где завтра и во сколько встречаемся.
— Соберёмся у школы. Часа в три.
— В пять, — сказал Витька, — к трём я не смогу, а к пяти вернусь.
— Ну в пять. Сначала навестим Паву — он завуч. Потом к Вадиму Семёновичу идём. От него к Эмме Васильевне.
— А к директору? — спросил я.
— Директор новый. Мы же не знаем его.
— А где наш Икс?
— Его, говорят, в Старый Оскол перевели.
— К Астроному зайдём, — сказал я. — Кобель его жив?
Ребята засмеялись.
— Ты не знаешь про Астронома?
— Нет…
Учитель астрономии хоть и преподавал только в десятом классе, да и то раз в неделю был его урок, в школу приходил ежедневно. От строгого взгляда его редко удавалось увильнуть набедокурившему. Его даже побаивались почему-то учителя, исключая, конечно, завуча, который никого не боялся. На школьных собраниях всегда выступал Астроном.
— Вы металла не плавите, хлеб не вырабатываете, — внушал он ученикам, — и потому должны учиться хорошо…
Он проводил и собрания учителей.
— Учитель — это первейший и главнейший из всех равноправных граждан нашей страны, — говорил он учителям, молодым и старым, и призывал их нести высоко знамя советского педагога.
Живёт Астроном на Речной улице в собственном доме, крытом железом, окружённом плотным забором. Живёт с женой и глухонемой домработницей, которая, говорят, доводится ему дальней родственницей. И вот прошлой весной его обокрали; отравили огромного кобеля и ночью обокрали. Войдя утром во двор, он увидел дохлого кобеля, распахнутые двери сарая. Вбежал в сарай, тотчас выскочил из него и закричал:
— Караул! Милицию, милицию позовите! Корову свели, корову украли!
Соседи прибежали на крик, и кто-то из них обрадовал его, сказал, что корова в огороде бродит. Он выглянул за сарай, корова мирно паслась. Но он вдруг схватился за голову, кинулся опять в сарай, загремел там какими-то вёдрами, жестянками. Потом, покачиваясь, вышел под солнце, постоял молча и пропал в доме. Соседи спокойно разошлись. И в доме, во дворе Астронома наступила тишина.
А совсем недавно стало известно, что у него имелось золото, драгоценности, он хранил их в никуда не годном самоваре, валявшемся среди хлама на чердаке сарая. И кто-то выкрал его богатство.
А между тем предсказание конюха Митюни начинает сбываться. Со стороны птицесовхоза, немного левее, там, где осиновая роща, предостерегающе зашумело. Линия горизонта, образованная лесом, медленно стала подыматься выше и выше, гася звёзды. Будто из-под земли донеслись раскаты грома, напоминающие далёкие разрывы снарядов от «катюш». Но мы ещё на это внимания не обращаем, мы нанесли от пересохшего в начале лета русла протоки сухих водорослей, коряг, палок. Языки пламени взмывают метра на три над землёй. У всех головы вполоборота к огню. Девчата щурятся, улыбаясь. Но вдруг волной ударил прохладный воздух, свалил пламя к земле; девчата вскрикнули, отбежали. Гул леса пронёсся к городу.
— Тревога! Ближе к воде!
— Мальчишки, а в речку ведь нельзя лезть, может убить молнией!
— Не убьёт! Это ты, Лидочка, в своём электротехническом глупостей наслушалась!
В обрыве имеются выемки, вырытые мальчишками. Прячем в них одежду. Горняки сокрушаются о своей форме.
За первой волной прохладного воздуха прокатилась вторая, и затихло. Вдруг посыпались у берега с неба лёгкие и звонкие монетки — первые капли дождя пробежались по реке. Стало совершенно темно. Неожиданно из-за леса вылетела светло-жёлтая стрела, пронзила небосвод. На миг стало светло — и грух, грух, грух — прокатилось над головой, и оглушительным треском рвануло где-то поблизости. Все мы уже по плечи, в воде. Славка и Витька орут, прыгая на месте; с берега скатываются в воду две фигурки, это Игушин и Олечка Икрина. Вода кипит вокруг нас. Девчата взвизгивают, что-то выкрикивают. Тяжёлые капли часто бьют в голову, секут лицо. Я протягиваю руку, трогаю чью-то голову, плечи.
— Ой, кто это? — пугается Варя. Я привлекаю её к себе. Она дрожит.
— Страшно? — кричу.
— Ужас! Борька, какой ужас! Зачем мы остались! Мне дышать нечем, заливает лицо!
— Ребята, ребята, — плачет, кажется, Сивотина, — помогите я не могу устоять!
Опять сверкает молния, вижу, что Игушин держит её и Икрину, обхватив их руками за шеи. Признаться, и мне жутковато.
Но гроза проползает дальше. Вскоре делается светлей, над лесом появляется звёздочка. У девчат страх сменяется нервным весельем. Мы одеваемся и спешим по домам…
9
Просыпаюсь я в первом часу дня. В комнате никого нет. Двор снова залит солнцем. Ах, как чудесно. Заметно постаревшая Вера Александровна, должно быть вернувшись с рынка, подымается по ступенькам крыльца с сумкой в руке. Волосы у неё белые-белые. Замечает меня, улыбается. Я здороваюсь.
— Давно приехал, Борис?
— Вчера днём. — Она качает головой, продолжая улыбаться. Говорит что-то торопливо, но негромко, и я не могу понять её. Однако киваю, и она кивает и скрывается в доме.
Натягиваю старенькие брюки. Обуваться не буду. И в городе днём буду ходить босым. Я спрыгнул с крыльца, пробежал по дорожке между картофельными грядками к огороду. На душе как-то тревожно и радостно от прошедшей ночи, от предстоящего великолепного дня. На огуречной грядке сорвал длинный упругий огурец, привычным движением стёр с него податливые колючки. Прошёл к месту, где в прошлом году ещё стоял столик. Его нет. На меже пырей почти до колен, за ним усадьба Кунцевых. Два окна их маленького домика, закрытого кустами сирени, выглядывают между ними. Яблони у Кунцевых, как и у нас, молодые, им не больше пяти лет. И Кунцевы, как и мы, ещё не говорят «наш сад», а «наш огород».