Просека
Шрифт:
— Ждите, ждите, молодой человек.
— Но скажите, берёте меня?
— Думаю, что да. Но окончательное решение выносит начальство. Подождите немного…
Решаю всё же сдавать экзамены. Но когда вхожу в аудиторию, вижу Бродковича, сидящего за столом, товарищей у доски, в голове срабатывает: сейчас или никогда. Беру билет. Сейчас или никогда. Я смотрю в билет и возвращаю его обратно.
— Я не знаю.
— Хотите второй взять?
Беру второй, замечаю номер — девять — и опять возвращаю.
— Вы больны?
— Нет,
— Вам «двойку» поставить?
— Пожалуйста.
— Послушайте, Картавин. Вы можете объяснить своё поведение? — Я молчу. — Вы ничего не хотите мне сказать? — Я молчу. — Пожалуйста.
И я вижу, как он выводит в моей зачётке «неудовлетворительно».
Резвым мальчишкой я вылетаю из аудитории. Соображаю, как набросятся с расспросами на меня однокашники.
— Потом, потом! — кричу я, отбиваясь от них.
День морозный, безветренный. Снег блестит на кустах. За трамвайной линией магазин и ларёк, где продают пиво. Продавца зовут дядей Гришей.
Где пробродил весь день и вечер, я не помню. Помню, что на почтамте написал письмо Николаю, смотрел какой-то фильм, сидел в кафе, в пельменной. В общежитие вернулся ночью в расстёгнутом пальто, весь обсыпанный снегом.
Усевшись на диван, городил вахтёрше тёте Маше какой-то фантастический вздор о Дальнем Востоке, о бурях магаданских, которые валят людей с ног, и потому так ходят по улицам, держась за специальные верёвки.
Бес сдал на «четыре» по шпаргалке. Утром, когда я лежу в постели, он, суетясь у своей тумбочки, бросает на косые взгляды, тут же отворачивается, смотрит в потолок. Он взволнован. Всегда он завтракает в буфете, теперь усаживается пить чай в комнате.
— Что ж тебе такое досталось? — не выдерживает он.
— Пошёл вон, — говорю я и улыбаюсь. Мне забавно смотреть на него.
— А я-то при чём? Пересдашь!.. И ни одного вопроса не знал?
— Отстань, Бес. Я не хочу с тобой разговаривать.
— Тебе разрешат пересдать, — успокаивает он меня.
— Ты скот, Бес.
— Да я чем виноват-то? Чего ругаешься?
— Хочешь, я тебе физиономию начищу? — спросил я и сел.
Проснулся Пряхин.
— Ты что, провалил?
— Да.
— Здорово он гонял тебя?
— Да. По всем лекциям гонял, негодник.
— Ишь ты… Ну ничего, пересдашь.
— Пересдам!.. Я, Федя, не буду пересдавать и вообще сдавать.
Пряхин сел, вытянул свои длинные мускулистые ноги.
— В чём дело? Ха-ха! Ты шутишь? — спросил он.
— Не шучу, брат: семейные дела, понимаешь? Получил письмо вчера… И попрошу тебя: не расспрашивай ни о чём.
— Да… Так-так… Гм… Очень серьёзное что-то случилось?
— Очень серьёзное, Федя. Оставим этот разговор.
Одевшись, я опять ухожу из общежития: пущенная мной утка за день успевает влететь в уши всем, кто знает меня. На четвёртом этаже её начинят своими догадками. И приставать с вопросами ко мне не будут.
Так и получается. На следующий день при мне даже речи не заводят о провалившихся, о кандидатах на отчисление. В проходной встретился с Величко.
— Борис, — сказала она ласковым голосом, — ты не пойдёшь с нами в кино?
— Нет, Таня. Мне не до кино.
До конца сессии я живу в приятном ожидании. С деньгами стало туго, но на заработки ходить нет желания. Никто не спрашивает меня, почему я не еду домой. Должно быть, видят в моём поведении какой-то смысл.
По утрам с удовольствием слушаю детские передачи по радио; мысленно я уже в пути.
Двадцать третьего января, в последний день сессии, я не выдерживаю и еду на Казначейскую. В приёмной опять народ, но я прохожу к инспектору по кадрам без очереди.
Узнав меня, он встал.
— Приказ пришёл, — произнёс он, — можете успокоиться. Теперь ждите. Навигация в Охотском море начинается в мае месяце. Период штормов закончится, и тогда мы вас всех отправим.
— Как вы сказали? — спросил я. — В мае?
— Или в начале июня, — сказал он, — об этом мы вас известим.
Я опустился на стул.
— А раньше?
— Раньше невозможно. Исключено.
— Скажите, а здесь вы работу временно дать не можете?
— Нет. Мы здесь никакой работы не ведём. Гуляйте, молодой человек! — Он улыбнулся. — Нагуляйтесь вдоволь, а то потом три года вы уж тут не появитесь!
Я медленно вышел от него, медленно побрёл по улице. Что делать? С институтом покончено, стипендию мне платить не будут больше; на днях появится приказ о моём отчислении. И я должен буду покинуть общежитие.
Надо устраиваться на работу, но только не в этом сером сыром городе. В деревню какую-нибудь уехать, но что я там буду делать? На завод не пойду. Эти огромные ящики с трубами я терпеть не могу. Вспоминаю, как распиливал дубы на доски с улыбающимся мужиком. Хорошо было. Но тут никто не пилит брёвна на доски вручную. Куда же деться?..
С утра до вечера пропадаю в городе. И вот, опять же в трамвае, наталкиваюсь взглядом на объявление: «Тихвинскому леспромхозу требуются на временную и постоянную работу рабочие. Обращаться к агентству по адресу: Литейный, 61». Прекрасно! Мне это и нужно. Устроюсь временно, поработаю до весны в лесу. Отлично.
Агент, женщина лет сорока, сидела в крохотной комнате первого этажа и читала роман Бабаевского. Она спросила мой паспорт. Открыла блокнотик, от руки написала мне направление, длинно расписалась.
— Поезжайте, — сказала она, подавая паспорт и направление, — дело к весне идёт, молока там попьёте!
— Спасибо. До свиданья, — откланялся я.
Из комнаты моей один только Бес уже уехал домой. Пряхин гужуется с земляками. Они нагружают его передачами в деревню. Койка его вся завалена свёртками. Яковлев зубрит электротехнику. Домой он не поедет, будет переводиться на электромеханический факультет, и ему надо досдавать электротехнику и химию.