Прошлой осенью в аду
Шрифт:
– Юля! Я очень устал! И я хочу теперь иного. Я заметил... мне кажется... вы ко мне неравнодушны. Вы умны, тонки, душевны. Вы разведены. Вы еще не стары. Прочее не имеет значения. Не попробовать ли нам сблизиться еще больше?
Искренний ответ: «Никогда, хам!» – рвался из моей души, но как-то не выговорился. Я оглядела его представительную фигуру, хороший костюм, атласный галстук, измятое переживаниями лицо и только спрятала озябшую от мокрого руку в карман. Евгений Федорович откашлялся и продолжил:
– Почему бы не попытаться? Это ведь не значит, что все обязательно сложится. Мы, может быть, и не подходим друг к другу интеллектуально, духовно. В интимном плане, наконец... А если да? Что,
Черт бы побрал его усталость! Тут, конечно, ожидается, что я сказала твердое «нет». Но я снова ничего не сказала. Мне было грустно, в основном оттого, что я одинокая тридцатипятилетняя (это окончательная правда!) женщина со скромной учительской зарплатой. У меня куча проблем, и я не могу просто так разбрасываться приличными вариантами. Время! Моему сыну четырнадцать лет. Я и не заметила, как он вырос. Я долго была молода, беспечна, я так радовалась, что ребенок почти все время торчит у бабушки, моей мамы, а я свободна, могу заниматься собой, могу себя развивать, могу устраивать личную жизнь. «В мягких муравах у нас!» Макс вырос и теперь непонятен мне как, инопланетянин. Он не любит со мной разговаривать. Он практичнее и трезвее меня. А я? Личную жизнь так и не устроила и все так глупо, глупо, глупо!
Я хочу замуж. Я еще больше, может быть, устала, чем этот нелепый физик– рогоносец. Что же мне делать?
– Я вижу, вы не против? – рогоносец облегченно вздохнул. – Может, сегодня же и встретимся? Вечерком? У вас? Мне противна моя квартира, там все напоминает...
Он сник и всхлипнул носом – наверное, вспомнил бесподобные кривые ноги. Но он взял себя в руки и продолжил:
– Итак, вечерком? Я почему-то представляю, что это будет вечер при свечах. Вы такая понимающая, тонкая, чуткая. Мне кажется, вы любите свечи, тихую музыку, мягкую мебель, уют... Все романтичное... В полседьмого не рано? Адрес ваш я знаю, у секретарши выписал. Итак, в полседьмого?
Я согласилась на полседьмого, и мне тут же пришло в голову, что придется готовить романтический ужин. Какое блюдо можно считать романтическим? Манную кашу с хреном? Вот не было хлопот! У меня своих забот полно. Хотя бы эта визитная карточка...
– Скажите, Евгений Федорович, – вы ведь научный работник в некотором роде – позволяют ли современные технологии такие штучки, чтобы вдруг с бумаги исчез напечатанный текст, а вместо него появилась бы запись карандашом? – спросила я Чепырина. Мой вопрос явно застал его врасплох. Он солидно крякнул и пожал плечами:
– Кто его знает? Я в детстве читал что-то про симпатические чернила. И про то, как Ленин с Крупской молоком переписывались. Может, сейчас это дело как-то вперед шагнуло? Не знаю, не знаю. Очень даже может быть. Вы лучше у химички, у Ады Ильиничны спросите. Это все-таки к химии ближе...
– Скорее к алхимии, – вздохнула я. Мне неизвестное никогда не нравилось. – Или вот! Можно ли сделать реакцию, пусть химическую, чтоб из плотной бумаги, на какой печатают визитные карточки, вдруг сам собою вышел тоненький листочек? В голубую клеточку?
– Ну, это уж совершенная ерунда, – уверенно заявил Евгений Федорович. – Даже и нехимику ясно, что ерунда. Вы что, викторину к классному часу готовите? Не берите данных из газет, там одно вранье. Лучше использовать специальную литературу. Я могу кое-что рекомендовать. А эти ваши метаморфозы с бумажками – абсолютная ерунда.
Я с надеждой глянула на Ньютона и на Фарадея, но и они не оставили никакой надежды. Их кудри, бакенбарды и ехидные улыбки, казалось, подтвердили слова Чепырина: ерунда! ерунда! ерунда!
Глава 3
Смерть милиционера
Надо сказать, что внешность у меня романтическая (большие голубые глаза, тонкая талия, в улыбке что-то невыразимое), но сама я не слишком романтична. Например, свеч у меня нет. То есть имеются обычные свечи из хозмага, вставленные в бутылки из-под кетчупа. Я их зажигаю, когда отключают электричество. Даже если глядеть на них под музыку Вивальди, ничего поэтического не увидишь.
Свечи я оставила на потом. Сначала нажарила кучу котлет и сделала два салата. При свечах, если не приглядываться, вполне будет прилично. Затем я помыла голову и накрасилась. В общем, я понимаю маньяка. Даже после нервных встрясок на меня заглядеться не диво. Воспряв духом, я продолжила подготовку к романтическому ужину. Это мероприятие поначалу не рождало во мне особого энтузиазма. И Евгений Федорович мне не слишком нравился, и маньяк страшил, и Фартуков с его визитной карточкой не шел из головы. Но постепенно я вошла во вкус, и скоро нерешенной осталась только проблема свеч. Бежать за какими-нибудь нарядными витыми в универсам не хотелось. Во-первых, если я экономлю на маршрутке и из-за этого рискую быть растворенной в кислоте, то чего ради тратиться на сомнительного физика? Обойдется котлетами. А во-вторых, я боялась. Я шарахалась на улице от каждого белого плаща. И откуда их столько взялось? Из Турции завезли? Потом я убедила себя, что маньяк мог вполне и переодеться (все-таки белое бросается в глаза), и стала вздрагивать при виде любой высокой мужской фигуры. Это оказалось еще хуже, ведь наружности маньяка я не запомнила, я только знала, что лицо у него белое и ужасное (но в тот вечер он мог специально напудриться!). Я была в отчаянии и старалась пореже выходить из дому. Поэтому и романтизм надо было нагнетать домашними средствами.
Я со вздохом огляделась: ничего подходящего! Вдруг я увидела в буфете две большие керамические кружки. На них были нарисованы какие-то коричневые горошки, а также Пушкин с Лермонтовым... Оба поэта выглядели веселыми, толстощекими и очень походили на армян. Это был подарок бывших учеников – у каждой учительницы полно в шкафах подобной дряни. Я вытащила кружки и нашла их форму довольно оригинальной. Что, если поставить в них мои хозяйственные свечи? Нет, сильно крениться будут. Тут я вспомнила, что на балконе стоит ведерко с песком. Посыплю-ка я в кружки песочку; свечи сразу встанут, как влитые. Хорошо, что Макс, уходя к бабушке, кота забрал, а песок забыл.
Только я подумала про Макса, как он объявился сам – позвонил по телефону.
– Мам, – сказал он фальшивым голосом, – я соскучился.
Я сразу поняла, в чем дело:
– Я тоже соскучилась. Давай, мальчик, завтра! Завтра после школы приходи, и мы все твои проблемы решим. Я нажарила котлет, купим мороженого, и...
– Лучше я сегодня ночевать приду.
Вот некстати! Чепырин репетировал Макса в прошлом году, когда ребенку грозила двойка в третьей четверти. В результате Макс получил четверку и стал Евгения Федоровича за глаза звать Скумбриевичем. Не хватало еще, чтобы мы втроем воссели при свечах! А если учесть, что Чепырин собрался изучить наше с ним соответствие в интимном плане... Нет, никаких Максов!
– Я понимаю, почему тебе у бабушки не сидится. По какому схватил двойку? – строго спросила я.
– Не в этом дело, – начал было бойко Макс, он большой мастер демагогии.
– И все-таки? – перебила я.
Он нехотя признался:
– По химии... И по географии.
– Позор! Ладно химия, но география! Такой никчемный предмет! Сиди и учи!
– Я не могу. Мня бабушка пилит. Мне нужно успокоиться, нужна сосредоточенная обстановка.
– Этого я тебе сегодня обеспечить не могу. Сиди у бабушки и учи. Что это у вас там за крики? Опять твои приятели в фишки играют?