Проснись в Фамагусте
Шрифт:
Смит и Валенти уже поднялись и что-то нехотя ели у остывшего очага. Вчерашний всплеск, когда так хотелось выговориться, до чего-то совместно дойти, и ощущение общности кружило головы непривычным хмелем, испарился, оставив лишь сожаления об излишней откровенности, будто тягостное похмелье. Словно опасаясь неосторожно проговориться о чём-то бесконечно постыдном, люди спрятались под привычными масками и замкнулись в себе.
Дальний рассеянный ореол явно указывал на сквозной проход, но никто не проявлял вчерашней лихорадочной спешки, сменившейся внезапным оцепенением, заторможенностью души.
Туманные мечты, непроизвольные надежды, неконтролируемые разумом желания — все стало безмерно опасным. Привычная, протекающая как бы вне нашего «я» работа разума уподобилась слепому блужданию по минным полям. Каждую минуту мог произойти роковой взрыв. Опасность таилась в соседе, в себе самом, а больше всего — в откровенности, когда спадали оковы и усыпали невидимые сторожа.
— Как вы себя чувствуете, Чарли? — с великосветской предупредительностью осведомился Смит, заметив, что компаньон не спит.
— Благодарю вас, а вы?
— Отлично, Чарли, как всегда… Вы не голодны?
— Нет, — все сразу припомнив, Макдональд решил, что не стоит тянуть с развязкой. — Я, знаете ли, решил выйти из игры, джентльмены. Поворачиваю назад.
— Возможно, вы и правы, — в голосе итальянца проскользнуло облегчение. — По-своему, разумеется. А вы, Роберто, не изменили решения?
— Я пойду с вами, Том.
— Тогда прошу вас, дружище, позаботьтесь о Джой! — Валенти порывисто наклонился к австралийцу, собиравшему разложенную на камнях одежду. — Если я, если мы, — поправился он, — не возвратимся, скажем, через неделю, помогите ей, ради бога, вернуться в цивилизованный мир.
— Сделаю всё, что смогу, профессор, — пообещал Макдональд. — Можете на меня положиться, хотя я уверен, что мы вскоре увидимся.
— Мы не увидимся, — как бы про себя, но достаточно громко промолвил Смит.
Очнувшись прежде других, он почти ощупью обследовал туннель и обнаружил площадку, откуда начинался не слишком удобный, но вполне приемлемый спуск в зелёную благоухающую долину. С высоты птичьего полёта отчётливо были видны дикие мускатные рощи, фисташковые леса с чуткими оленями и необъятный луг, перерезанный извилистой лентой реки. А дальше, слепя радугой, шумели голубоватые водопады и белые лотосы в заросших прудах счастливо трепетали под ветром, и капли, вспыхивая звездой, перекатывались в чашах восковых совершенных листьев. Прямо из вод, где жадно сновали пёстрые рыбы и стрекозы, распластав слюдяные крылья, дремали на всплывших с рассветом кувшинках, поднимались изъеденные веками ступени. Бесконечная лестница с драконами вместо перил вела в гору, теряясь в зарослях буйно цветущей чампы.
Вдохнув прохладный, напитанный сумасшедшим благоуханием ветер, Смит упал на колени и, сложив ладони, как когда-то учила мать, пробормотал благодарственную молитву. Забытые с детства слова сами собой пробудились в мозгу и наполнились обновлённым, неосознанным прежде смыслом.
Он уже знал, что там, на вершине, в непроницаемой тени старого баньяна, его ждут и взволнованно готовятся к скорой встрече. И лишь чувство долга заставило его вернуться в сырость и смрад пещеры, чтобы навсегда попрощаться со спутниками.
Проводив Макдональда, Смит и Валенти начали деловито собираться в дорогу. Оказавшись вскоре на площадке, профессор закрылся от солнца рукой. За мускатными рощами, за рекой с её водопадами и лотосовыми старицами, за горой, накрытой одиноким баньяном, многоствольным, как лес, Валенти увидел пять заснеженных пиков.
Это была великая Канченджунга [28] , и где-то там, у подошвы, окутанной клубами жёлто-зелёных паров, скрывался тайный вход в заповедную страну. Серебристо-серый титановый шар с неуловимым голубоватым отливом бесшумно скользил в заворожённой тишине.
28
Канг-чен-цзод-нга, или «Пять сокровищ великих снегов».
— Это сур, — с мимолётной улыбкой пояснил Валенти, направив бинокль на ядовитое облако. — Он охраняет Шамбалу.
— Вот как! — безучастно ответил Смит.
Ещё совсем недавно одно лишь упоминание о таинственной стране ввергало его в лихорадку догадок, но теперь он и так знал всё, что должен был знать, не испытывая потребности делиться с другими. Прежняя жизнь окончательно померкла, а вместе с нею умерло любопытство.
— Я уверен, что мы сумеем одолеть эту последнюю преграду! — сдерживая радость, профессор с нарочитой медлительностью убрал бинокль.
— Да сопутствует вам удача, Том, — Смит ободряюще сомкнул пальцы кольцом. — Уверен, что все будет о'кей.
— Разве вы меня покидаете? — Валенти разом увял. — Но почему, Роберто?
— Так надо, мой добрый учитель. Мы расстанемся с вами вон у той лесенки… Видите? Она вся усыпана белым цветом.
— Я найду вас там на обратном пути? — с нажимом спросил Валенти, заглянув Смиту в глаза.
— Не знаю, — Смит отвёл взгляд. — Попробуйте…
— Что ж, пойду один. Я должен узнать, что там, и я узнаю.
— Меня тоже постоянно подгоняло беспокойное чувство долга. Но теперь, Том, я окончательно понял, что никому ничего не должен. Даже себе самому.
— И не почувствовали себя беднее?
— Беднее? Вы шутите, Том! Я сделался нищим, обобранным до последней нитки!.. Но это подарило мне удивительную свободу.
— Тогда прощайте, дружище. Мне нечего вам больше сказать.
— Прощайте, синьор!
Они обнялись, постояли, приникнув друг к другу, с минуту и разошлись, ибо для каждого нашлась своя ниспадающая тропа.
21
Джой уже не хотела этих ночных встреч, с их надрывом и горькой изнурительной нежностью, не достигавшей зенита. Но Гвидо всякий раз заставал её врасплох, возникая в глухой предрассветный час, когда явь безнадёжно отравлена свежей памятью сновидений. И она не находила в себе силы прогнать его.
Ощутив чужое присутствие, Джой с тихим стоном разлепила припухшие веки и включила фонарь. Гвидо сидел у изголовья, пристально разглядывая её всю, ещё не совсем проснувшуюся, с розовой отметиной на виске и спутанными волосами.